Но Соня действительно была еще слишком молода, потому что еще не знала – за любой точкой начинается рассвет, поскольку следом за любой оконченной историей идёт еще не начатая. Так получилось и на этот раз. Работу следователя и друзей на следующие десять лет Соня получила через неделю, ровным счетом на первое апреля.
«С кем порешать, сколько?».
Соня вспомнила себя несколько лет назад, смутное, от близкого расстояния расплывчатое, лицо напротив с крупными порами, пересохшие губы и бисеринки пота на виске, неловкость от прозвучавшей фразы. Как она, молодая «зеленая» следователь, слегка нервно сжимала листы протокола. Задержанного и оперативников, окрашенных в жёлтый от тёплого лампового света, который выхватывал из ночи прокуренные письменные столы с покалеченным потрескавшимся лаком, неровно поклеенные обои, портрет Дзержинского на стене. Ремонт доберётся сюда только спустя год.
Студентку из колледжа увезли в больницу, откуда она уехала домой, натянув одежду скованными руками, с оставшимся на душе стыдным налётом от холодной профессиональной педантичности дежурного врача. Соня не знала, с кем порешать тогда, не знает и сейчас, она слишком маленькое звено в огромной разветвленной цепи правосудия. Она думала иногда, а если бы она могла, если бы её точно не поймали? Ей неприятно от собственных мыслей и ощущения, что в её характере не хватает уверенности, что надо воспитывать в себе твёрдость, когда совесть не позволяет смешивать чёрное и белое, и когда нет никаких оттенков. Соня ещё не знала, что этот моральный выбор негибкости, а порой неуместной в её работе прямолинейности, оставит её насовсем простым винтиком в сложной ведомственной иерархии, она не получит роста и подполковничьих погон. Раз за разом она будет испытывать бессильную злость от прекращенных в отношении виноватых дел, от дел, вернувшихся из суда и прокурора на дослед с дикими основаниями, брошенных на полку, похороненных, приостановленных, злость от незаслуженных наказаний, от изматывающей ежедневной однообразной рутины. Цена за то, чтобы остаться человеком.
«С кем порешать, сколько?».
«Ни с кем», – в очередной раз устало отвечает Соня. Перед ней вчерашний в стёганой куртке, его уже не трясёт от страха, наступило время глухой обреченности. Надо решаться. За полчаса зашёл начальник: «Молчит? Плохо». Задумчиво вышел на балкон и закурил в открытое окно, выходные, никто не увидит. Бросил сигарету в банку, спрятанную за дверью. Дым повис печальной синевой. Стеганый сидит в ботинках без шнурков, смотрит на Соню и начинает говорить.
«Давай подождем ещё день?», – Соня встала в дверях у кабинета, сложив крест накрест руки. Восемнадцать квадратов были разделены тонкой перегородкой на две части. В одной располагался стол руководителя отдела, в другой его заместителя. Летом здесь было невыносимо душно от солнца, зимой же духоту создавал длинный ряд старых металлических батарей, покрашенных масляной краской поверх ржавчины. Дима поднял глаза: «Ты понимаешь, что он на административке и завтра выйдет?». Кивок головой: «Говорит, имя вспомнил».
«Не найдут, завтра задерживаешь». Сухо застучала клавиатура – разговор закончен.
Соня выходит в сумерки, понимая, что выходной безвозвратно пропал. Кое-где разноцветными точками загораются окна, соединяясь в причудливую гирлянду, румяные от холодного ветра прохожие с покупками спешат домой, слышны детские голоса с площадки у школы, чей-то смех, мимо проходят женщина и мужчина, он ей что-то рассказывает, увлечённо, взмахивая руками. Соня медленно идёт домой, и в глубине души ей почему-то становится немного легче.