Просто сидеть и смотреть, как становятся все меньше и меньше паруса яхт первой группы, было невмоготу. Андрей взял суконную рукавицу, зачерпнул полировочного порошка и стал драить ручную лебедку, так называемую «мельницу». Остальные были из нержавеющей стали, легче, прочнее и совершеннее, но эту – из бронзы – ему подарил Сашка!

Во рту появился привкус никотина, казалось, давно и прочно забытый.

* * *

Внизу змеилась дорога. Она едва угадывалась в темноте, но Андрей знал, что она мокрая, грязная, изрытая воронками. За три дня он изучил ее до последней трещины в неровном асфальте, до последней рытвины на разбитой траками обочине.

Завтра их должны были сменить. «Их» – это весь взвод, которому осточертела и эта война, которая не считалась войной, которую подло и юридически безупречно называли конфликтом, и этот редкий, тяжелый снег, и эти горы. Все надоело! До смерти! Хорошо хоть, боевики в эти места не суются.

– Курить будешь?

Сашка обернулся.

– Что?

– Курить, говорю, будешь?

Сашка присел на корточки, привалился к стенке окопа.

– Давай.

Андрей протянул пачку «Примы». Сашка вытянул сигарету дрожащими пальцами с обломанными ногтями.

– Замерз?

– Устал чего-то. – Сашка размял сигарету. – Дай огня.

Андрей зажег спичку, пряча огонь в сложенных ковшиком ладонях.

– Слышь, Сань, я тебя давно спросить хотел. Ты чего институт бросил?

– Так получилось.

– Ну и дурак! Хоть и земляк. Теперь крутись в мясорубке, пока фарш не сделают.

– Не каркай.

– Да я в шутку. Это не считается

Его познабливало. А вокруг никого и ничего. Мрак. Как на обратной стороне Луны. Только дорога где-то внизу, как знак земной цивилизации. Никудышной, надо сказать, цивилизации. Ну, если в мире стреляют, убивают, сходят с ума и во имя этого безумия убивают снова…

Андрей в две затяжки добил сигарету и щелчком запулил окурок в воздух. Тот взмыл по дуге, потом покатился вниз по склону. Красный огонек был отчетливо виден в темноте.

Как же быстро тут, в Чечне, падает на землю ночь. В Питере совсем не так, даже зимой. Там фонари на улицах, фары машин, свет в окнах отпугивают ее. Даже в Крыму тьма не так тороплива. А здесь ночь приходит быстро. Так же быстро, как смерть.

Минуту спустя окоп накрыло миной. Кто стрелял – понятно. Как засекли – можно понять. Почему мина была единственной – оставалось догадываться. А еще клясть невероятную для миномета точность.

Взвод, расслабившийся в этом прежде мирном и тихом местечке, огрызнулся короткими очередями. Стреляли – словно оправдывались.

Утром прочесали местность. Но чечи, будто призраки, растворились в ночи. Даже места, где стоял миномет, и то не обнаружили.

Ни Андрея, ни Сашки к этому времени на позиции уже не было. С рассветом их вывезли на бэтээре с автоматчиками на броне.

– Это же надо, – крутили головами бойцы. – С одной блямбы! Не повезло.

Нет, им повезло. Их матерей не вызывали в военкоматы, с ними не говорили сочувственно и веско, им не вручали скупых на слова извещений, наконец, они не получали страшный груз – тела сыновей в цинковых ящиках.

Андрей отделался легкой контузией и оторванной мочкой уха. Сашка получил осколок в спину, который в два счета удалил посеревший от недосыпания и опухший от спирта врач. Потом были два месяца в госпитале, весна, консилиум – и демобилизация. Не по состоянию здоровья, а просто срок вышел.

До Питера они добирались вдвоем. На перроне расстались, пообещав звонить, встречаться… Но не созвонились, не встретились.

Прислушавшись к уговорам родителей, Андрей подал документы в педагогический и легко поступил. Такое было указание сверху: «чеченцам» в приеме не отказывать!