В двух эпизодах с Петром Пушкин употребляет в романе старомодно сейчас звучащий глагол «приближиться». В ямской избе «государь приближился» к Ибрагиму, в доме Ржевского дочь хозяина Наталья «приближилась довольно смело» к Петру. В романе о царском арапе Пушкин сам «приближился довольно смело» к великому царю, увидел его вблизи, «домашним образом», сохранив при этом ощущение исторической масштабности его личности.
Новаторскими для того времени были простота и естественность, которыми дышит вся сцена в ямской избе – первая с участием Петра:
«В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. «Ба! Ибрагим? – закричал он, вставая с лавки. – Здорово, крестник!» Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову» (VIII, 10).
Точный комментарий литературоведа: «Непривычной, даже невероятной, была сама ситуация: царь… в ямской избе… облокотись на стол… читает газеты! В исторических романах 1820-х годов монарх обычно изображался в обстановке, так или иначе характеризующей его как государя: на заседании совета, в момент торжественного выхода, во время приема послов, на тайном совещании с доверенным лицом, во главе войска и т. д. Вне привычного антуража, свидетельствующего о его сане, государь мог появляться только инкогнито, в чужом костюме, и в этих случаях читатель всегда догадывался о тайне, о том, что перед ним лицо, скрывающее свое истинное положение»285.
Русский классицизм возвел ореол божественности вокруг Петра. Уже в «Стансах» 1826 года Пушкин дал свою трактовку его образа:
В романе о царском арапе эта линия была продолжена. Мы видим Петра глазами его молодого крестника: в сенате, «разбирающего важные запросы законодательства, в адмиралтейской коллегии, утверждающего морское величие России», «в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого» (VIII, 13). Петр-труженик, Петр-строитель – вот главное амплуа царя в романе. Пушкин откровенно любуется им. Петр в фокусе устремленных на него со всех сторон взглядов – сторонников и сподвижников из числа «нового дворянства», родовитых бояр – противников реформ, прибывшего из-за границы «петиметра». Петр деятелен и неутомим. Пушкин как будто вспоминает образ Петра, нарисованный еще Державиным в 1794 году:
Почтен в рубище, почтен и в «полотняной фуфайке» на мачте нового корабля. На трактовке образа Петра не могла не сказаться и сверхзадача романа, его сопряженность с новым царствованием в России («урок царям»!). Вот почему в повествовании отсутствуют упоминания жестоких расправ Петра с противниками его режима. Смягчена таким образом и собственная оценка Пушкиным Петра, намеченная в Кишиневе в 1822 году в «Заметках по русской истории XVIII века», где Петр – «самовластный государь», вокруг которого «вся история представляет <…> всеобщее рабство», «все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось». Вместе с тем из «Заметок» перенесены в роман некоторые характеристики Петра: «сильный человек», человек «необыкновенной души», который «искренно любил просвещение». На первом плане – отношение Петра к Ибрагиму: душевно щедрое, любовное, родственное. Царь справедлив, он лишен «расовых предрассудков» и ценит арапа за ум и знания. Петр с тревогой думает о будущей судьбе крестника: «Послушай, Ибрагим, ты человек одинокий, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобой будет, бедный мой арап?» (VIII, 27)