И первая встреча юного поэта с двоюродным дедом П.А. Ганнибалом в 1819 году в Псковской губернии тоже не случайно оказалась «пришпиленной к бумаге»: Пушкин понимал, что разговаривал с главою ганнибальского рода145!

В конце января – начале февраля 1825 года Пушкин пишет брату Льву: «Присоветуй Рылееву в новой его поэме146 поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы» (XIII, 143).

Летом 1825 года Пушкин узнает, что его двоюродный дед Петр Абрамович находится при смерти. «Я рассчитываю, – сообщает поэт П.А. Осиповой в Ригу, – еще повидать моего двоюродного дедушку, старого арапа, который, как я полагаю, не сегодня-завтра умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него записки, касающиеся моего прадеда» (письмо от 11 августа 1825 года, оригинал по-французски; XIII, 205, 543). Поездка состоялась, и в руки Пушкина перешли фамильные бумаги старого арапа (в том самом ганнибальском кованом дорожном сундучке, который сейчас выставлен в Музее-квартире Пушкина на Мойке).

Итак, основа есть – семейные предания и документы. Постепенно Пушкину становится ясным и жанр будущего произведения – это должен быть роман в прозе!

Предчувствие новой формы ощущается в лирической концовке VI главы «Евгения Онегина». Пушкин как бы цитирует свое письмо к Вяземскому:

Как известно, прозой написано несколько сцен «Бориса Годунова», в том числе и сцена в корчме. Прозаическая вставка «вмонтирована» также в стихотворное послание к Дельвигу, озаглавленное «Череп». В основу его лег реальный эпизод: Вульф привез Пушкину в Михайловское череп от скелета, похищенного из склепа с помощью кладбищенского служителя другим дерптским студентом – поэтом Языковым. Скелет оказался останками одного из предков Дельвига! Послание, иронически перекликающееся со знаменитым обращением шекспировского Гамлета к черепу Йорика147, начинается в романтически-приподнятом тоне:

Здесь Пушкин неожиданно переходит к прозе. И извиняется: «Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя заступиться…» (Завершается послание восьмистишием.) Воображаемый сосуд из черепа предка готов. Осталось наполнить его искристым нектаром.

Замысел уже созрел. Анненков – очевидно, со слов друзей Пушкина – написал, что роман о царском арапе был задуман «еще в 1826 году»148. Скорее всего, окончательный план романа о царском арапе мог сложиться у Пушкина только после возвращения из ссылки, вернее – после известного разговора с царем 8 сентября 1826 года. Создалась качественно новая ситуация, Пушкин на какое-то время поверил в возможность сотрудничества с новым царем, даже увидел в нем черты его великого прадеда – Петра I: «Во всем будь пращуру подобен…» «Домашний» взгляд на историю сохраняется, меняются лишь ее действующие лица из числа предков. На смену выведенным в «Борисе Годунове» представителям «рода Пушкина мятежного» выступает другой прадед – Ганнибал, один из сподвижников царя Петра. «Такая позиция,– отмечено в одном из комментариев,– вполне соответствовала политическим «надеждам» последекабрьского Пушкина, автора «Стансов» 1826 года»149.

Подчеркнем, что Пушкин был отнюдь не одинок в своей оценке нового царя, в своих ожиданиях и иллюзиях. В «Кратком обзоре общественного мнения за 1827 год», представленном через Бенкендорфа Николаю I, директор канцелярии III отделения небезызвестный М.Я. фон Фок при характеристике так называемого среднего класса, в который входили «помещики, живущие в столицах и других городах, неслужащие дворяне, купцы первых гильдий, образованные люди и литераторы», писал о настроениях «этого многочисленного класса, составляющего, так сказать, душу империи», что «именно среди этого класса государь пользуется любовью и уважением»; «неутомимая настойчивость в работе