Когда все было готово, Гера заперся с компьютером и стал писать предсмертные стихи. Получалось тоже красиво и грустно:

Скромному Гере было неловко подписывать стихотворение своим именем. Он подумал и написал так: Уильям Шекспир. Сообразив, что англичанин Шекспир вряд ли мог писать по-русски, добавил: Перевод С. Маршака. Потом вписал в соответствующее окошечко электронный адрес Ольги Аникиной и дал команду на отправку. Написанные кровью сердца строки помаячили на экране и провалились в кибернетическую бездну. А Гера наполнил большой стакан смертоносной «Смирновской», выпил его до дна и стал ждать смерти.

Мама, встревоженная подозрительным бульканьем, постучала в дверь.

– Гера! Открой!

– Я занят!

– Гера! Что у тебя с голосом? Открой немедленно!

По телу разливалось приятное тепло. В голове не так, чтобы шумело, а скорее – прояснялось. В пространстве комнаты замаячила и начала материализовываться Истина. Гера, пошатываясь, подошел к двери и открыл ее.

– Боже! Чем от тебя пахнет?!

– Мать! Все o'key! Мне надо пройтись.

Не обращая внимания на материнское кудахтанье, он накинул куртку и вышел на улицу. Ночной Торонто искрился февральским снегопадом. В лицо ударил бодрящий морозный ветер. Вдали послышался заливистый девичий смех.

С безжизненным существованием было покончено!

Ветры, которые последние годы пускала История над территорией бывшего СССР, многим пошли во вред. Популярный актер театра и кино Владлен Моисеевич Прикольский совсем расхворался и практически не выходил из дома. Он сидел на балконе, тяжело дышал и с грустью смотрел вниз на своего умирающего железного друга. Даже с пятого этажа было видно, как его изумрудная «восьмерка» таяла буквально на глазах. Первым сперли лобовое стекло, но особенно необратимым процесс распада стал казаться после исчезновения крышки капота и переднего бампера.

Да, не повезло Владлену Моисеевичу с квартирой. Пятый этаж без лифта – не для человека с сердечными проблемами. Спуститься он еще мог, а вот чтобы подняться обратно, требовалось минут сорок и упаковка нитроглицерина. Поэтому в хорошую погоду Прикольский сидел на балконе, а в плохую – перед телевизором. Особенно он любил смотреть фильмы и постановки со своим участием. Новости и политические комментарии его расстраивали, их он старался не смотреть.

– Папа, пляши! – сказала однажды Соня, размахивая распечатанным почтовым конвертом. – Подошла твоя очередь на операцию.

Несмотря на бодрый тон дочкиного сообщения, в ее голосе чувствовалась тревога.

– А деньги? Нам же не хватит денег! – забеспокоился Владлен Моисеевич.

– Я заняла тысячу долларов у Миши. Теперь у нас пять с половиной. Нужно еще полторы. Садись на телефон, обзванивай друзей.

Друзья… Владлен Моисеевич погрустнел. Где вы теперь, друзья! На кладбище, вот вы где. И он уже привычно погрузился в безбрежный океан воспоминаний.

…Ему было лет пять, когда отец впервые повел его в цирк. После спектакля они пошли за кулисы. Оказалось, что отца там многие знают. Началась актерская пирушка. Седой акробат сделался совершенно пьяным. "Как же ты будешь завтра выступать?" – спросил его отец. "А вот так!" – ответил акробат и безукоризненно чисто сделал заднее сальто. "Вот что значит профессионал!" – восхищенно сказал отец, когда темным вечером они возвращались домой на трамвае.