Утомился я говорить, да и спать охота. Расскажу дальше завтра – если захочу. Впредь не стану трепать языком в такой поздний час.

Когда говорю, образы прошлого встают перед глазами, как наяву. Уж позволь, половлю еще воспоминания. Хорошо, что ты не перебиваешь… У нас не слишком много времени, я знаю; что ж, наш удел решится прежде, чем мои речи успеют тебя утомить.

Там, откуда я родом, ни один день не похож на предыдущий. Честное слово! Постоянно случается что-то новое. Однажды зимой было: олени вышли к нам из леса, будто хотели согреться у наших очагов. Уже тогда я понял, насколько ценно тепло наших жилищ, домов – даже звери могут ему позавидовать! Я играл с птицами, с деревьями, с ручейками, и они отвечали мне. Старый Килим, чья борода не переставала расти, как и его лета, часто наблюдал за моими младенческими играми и улыбался. Когда я чуть-чуть подрос, он начал учить меня мудрости и путям Народа.

Все замечали, что маму изменили мое рождение и исчезновение отца. Раньше она была веселой, простой в общении, легко шагала по жизни. Когда отец ушел, она первое время как бы постоянно пребывала в тихих раздумьях. Даже ко мне, своей плоти и крови, мама оставалась немного безразлична. В самом ли деле она ждала, что отец вернется? Миновал один год, и она погрузилась в материнские обязанности, и даже с чрезмерным пылом.

Ее нрав сделался иным. Теперь ее легко было задеть, она часто обижалась, часто впадала в тревогу по самому незначительному поводу. Еще совсем молодая, она позабыла о вечерних разговорах с товарками, как и о том, например, что прежде любила вкусно покушать. Все ее помыслы сосредоточились на мне.

А я жил, рос и радовался в благом, заботливом мире. Разве можно заскучать на земле, над которой светят звезды?

Жили мы уединенно, человек нас было всего около шестидесяти. Я поначалу думал, что эти шестьдесят и составляют весь Народ (а отец, получается, ушел куда-то за край света). Оказалось, однако, что Народ живет и в других местах, а кроме того, есть люди, говорящие на разных языках.

Обычно один раз в год, в теплую пору наши отправлялись на торговлю. Нам всегда были нужны металлические предметы, например, бронзовые ножи. Несколько возков загружали тем, что было у нас на обмен – в основном меха, но и изделия рук умельцев. Пять или шесть мужчин выходили в дорогу, шли до великой реки Обь, где в тайном месте их ждали спрятанные лодки. Оттуда по воде они добирались на торжище, куда сыны Народа приходили с четырех краев земли. Там можно было приобрести, чего не хватало в родной стороне, и разузнать, что происходит на свете, о чем говорят люди. Некоторые мужчины – обычно из волостей голодных, захудалых, где про оседлую жизнь и не слыхивали, – просто выменивали меха на пиво и напивались пьяными; об этом я тоже пока не знал.

Когда мне стукнуло четыре годика, к нам приехали татары. Мама отчего-то перепугалась, меня спрятала. Я толком не понимал, что происходит. А было дело так. Татар явилось около дюжины, верхом на конях. Одеты они были совсем не по-нашему – самый главный из них, верхом на прекрасном вороном скакуне, вырядился как богатая женщина, только вот ни одна из Народа не имела столько украшений. Держались и говорили они развязно, их гортанная речь была похожа на крики хищных птиц. Главный татарин, молодой, с лицом красивым и страшным, зашел с Килимом в его дом поговорить наедине.

Говорили они недолго. Спутники мурзы тем временем ждали, положив руки на рукояти своих сабель. Их предводитель вышел в сопровождении Килима, который прямо-таки надулся от гордости. Оказалось, что татарин подарил ему в знак дружбы железный топор и еще пару ценных вещиц. Килим предвкушал, что его и без того высокий авторитет теперь вырастет до неба; о чем же они держали речи с мурзой, никому не объяснил. Видать, важное было дело, не всякому по уму.