«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

Гость ответил со страстью: «Много».

Но добавил: «Людям льда больше некого побеждать».

Конечно, старый Нынто, как все тундровые люди, слышал про Большое копье – совершенное оружие, спрятанное в глубине старинной пещеры. Из-за этого копья, наверное, белый мамонт Шэли и ушел под землю. Бродит там в густой темноте, прокладывает путь с помощью огромных бивней, занят расчисткой больших подземных ручьев. Земля трясется, обваливаются берега рек, послушно, как молнии, трещины бегут по толстому озерному льду. Совсем Шэли стал подземным зверем. Был холгут, стал турхукэнни. Навсегда ушли от Людей льда богатые горы жира и мяса. Только острые ледяные клинья рвут землю.

Правда, всходят по весне побеги.

Так сильно они боятся подземного зверя, что стремительно выбегают, выбиваются из-под земли к свету, к солнцу. Так и осталось Большое копье не залитым кровью, покрывается каменным налётом. А под Большим копьем спит древняя плоская черепаха с неотчетливым отпечатком человеческой ладони на спине.

«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

«Много, – кивнул гость старому Нынто. – Но теперь в остальном мире не всё так, как было прежде, Нынто. Прежде думали ровно, бегали от психа шерстистого носорога, от холгута с рукой на носу, кололи олешков, убивали глупых певцов, если те пели недостаточно весело. А теперь Тынкаго, певец с бельмом на глазу, поет уже не про Большое копье. Он поет про крапивные сети. Булькает потихоньку, как каша на огне. Поет про Большую сеть, которой, взмахнув, можно накрыть самую большую поляну. Если накроешь поляну сетью, никаких грызунов не будет».

«…взмах Большой сети…

…стая птиц в руках, грызуны в руках…

…в Большой сети грызуны запутаются…

…будут веселые посиделки, будем зерно сосать…»

Старый Нынто вздохнул: «Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

Гость взял в широкую ладонь толченого вкусного зерна, с большим уважением глянул на старого: «Ну, много говорят. Так говорят, что умный Нынто. Он нежное зерно разбрасывает по полянам. Дружить будем. Идут с заката голубые льды. За ними ослепительные отсветы. Наверное, это сумеречные ламуты костры жгут, не пускают в тундру последнего холгута. Как ответишь?»

Мирно угощались.

Время шло.

Летел гусь над тундрой.

Увидел – человек у озера сидит.

Сел рядом на берегу, долго на человека смотрел, ничего в нем не понял и полетел дальше.

Любовь, любовь – гласит преданье –

Союз души с душой родной –

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И… поединок роковой…

Ф. Тютчев

Где-то неподалеку жгли костер. Сладкий сизый дым несло по низкой траве, путало в неровно постриженных кустах. Тревожно, дико кричала в деревьях запутавшаяся в ветвях невидимая птица.

– Зено! Зено! – услышал Калхас детский голос. – Там птица! Она, наверное, крупная!

– Это выпь. Они не бывают крупными.

– А почему она кричит, Зено?

– Радуется жизни.

– Но она кричит печально.

– Радость жизни можно выразить и печальным криком.

– Она не плачет?

– Птицы не плачут, – ответил невидимый наставник. – Они не смеются, но и не плачут. Они чувствуют мир не так, как мы.

Сладкий, стелющийся по траве дым.

Калхас не видел детей и не хотел им мешать.

Хорошо, что они меня тоже не видят. Они, наверное, узнали бы меня по шраму на лбу. Все воспитанники Общей школы считают, что я герой, а на самом деле это всего лишь случай. Всего лишь падение в шахту. На Марсе Калхасу в голову не приходило, что на родной планете банальный шрам на лбу может стать его главной приметой. Ну да! Космонавт, вернувшийся с Марса!