Пел Апшур непонятное.

Например, злаки, прорастающие сквозь землю.

И, конечно, Большое копье – победу над вечностью.

«А если победит вечность? – робко спрашивали неопытные охотники, еще не научившиеся скрывать свою глупость. – Если победит вечность, всё не кончится ли?»

Чтобы отвлечь Людей льда от неправильных размышлений, Апшур, поддержанный вождями-братьями, заставлял молодых тяжелыми каменными долотами выбивать изображения на известняковых стенах. А когда приводили Детей мертвецов, захваченных то у болот, то на краю лесов, Апшур делал их помощниками. Точили долота, растирали краску. Многие изображения холгутов появлялись на стенах. Бежали куда-то стада олешков. Кто-то изобразил на стене вздернутого психа носорога, да такого злого, что женщины вскрикнули: «Сердитый!»

Говорить о психе стыдились.

А Апшур набрасывал силуэты.

Ну, несколько линий. Ну, пару прихотливых сплетений.

Основной рисунок, пользуясь указаниями Апшура, всегда доводили пленники, которым он из милосердия сам лично перебивал кости ног. Мухи сердито ползали по разбитым коленям.

Зимой над заснеженными холмами раскачивались полотнища Северного сияния.

Зеленый свет охватывал полнеба, будто вдруг распахивалось пространство, как болезнью пораженное загадочным огнем. Постепенно все небо начинало нежно мерцать и переливаться такими тонами, каких Апшур нигде никогда не видел. Может, такие тона можно увидеть в глубинах земли, проросших цветными кристаллами, а может, в придонных глубинах больших Соленых вод, – он не знал. Он всегда видел такое только в зимнем небе и всегда выгонял своих пленников наружу. С перебитыми ногами они выползали под пуржливый вой и, пряча ненавидящие глаза, с тоской вглядывались в цветные полотнища. Выбирая, дать помощникам лишний кусочек недожаренного мяса или выгнать под таинственную пургу Северного сияния, Апшур всегда выбирал второе, потому что знал, как остро художник нуждается в поощрении. После таких выходов в темных галереях еще веселей летела искрящаяся каменная крошка. Еще веселей кашляли и стонали художники-пленники, нежная вонь от немытых тел теплыми волнами гуляла из одного пещерного перехода в другой. Подрагивая тонкими ноздрями, Апшур решительно считал пленников естественным продолжением своих рук. Он решительно считал пленников своими послушными и счастливыми орудиями, уже даже немножко осознающими себя, а оттого способными выразить самые глубинные, самые чистые и нежные движения его огромной светлой души.

Илума был.

Субишту был.

Плохие времена были.

Большое копье неустанно шлифовали.

Обожженное древко, длинное, как река, блестело.

Почти невидимые трещины плотно замазывались особенной смолой.

Двенадцать самых сильных охотников каждый день тренировались в беге на месте с Большим копьем, потому что белого мамонта Шэли следовало убить сразу – одним умелым ударом. Второго бы холгут не позволил.

Это только так говорили, что белый мамонт Шэли стар.

На самом деле он столь грузно припадал к зеленой земле, что она дрожала.

Мог съесть целую рощицу, общипать широкую поляну, а потом легко протанцевать, перепрыгивая кочки, на задних ногах, высоко задирая хобот. По его понятиям, выглядел свирепо. Челка тряслась над выпуклым лбом, как рыжее крыло. Высокомерно глаза из-под купола мохнатого лба щурились. Охотник Хеллу холодел, представляя взгляд холгута. Вся жизнь Хеллу была посвящена будущему короткому бою. Он учил охотников правильно держать огромное древко, правильно поднимать легкий парус.