Однажды, обиженный товарищами по жене, переставшими пускать его под теплые шкуры спального полога, калека Харреш принес с реки дафнию. В реке жили слизняки, мелкие рачки, там всякого много было, но Харреш принес дафнию. Течением мотало над дном зеленую слизь, зевала рыба, пахло мокрой травой, но Харреш сделал выбор.

Панцирь у дафнии оказался тоненький, почти прозрачный.

Из зеленой мокрой травы Харреш сплел длинную тугую косу.

Эту косу он приклеил к глупой голове, несильно толкнул босой ногой, и белесая невзрачная жительница реки дафния вдруг превратилась в молодую неумытую женщину с толстыми пушистыми косами. Она сразу открыла веселый рот и начала болтать.

«Вот если у меня не будет молока, как ответишь? – болтала она. – Смотрите, люди, у меня какие тугие круглые груди! Я много рожать буду. Разве другие такие есть, как я? Ну, как ответишь?»

«Кто набросал зерен у входа? – сердился вождь у костра, пытаясь перекричать новую женщину. – Кто опять у входа набросал зерен? Теперь еще пещерный медведь приходит сосать зеленую поросль. Путается под ногами, готов укусить».

«Убейте белого мамонта», – хрипел у костра Харреш.

«Смотрите, у меня живот какой, – хвасталась новая. – Это мне будет хорошо. Меня мужчины много трогать будут, а я много буду рожать. Все пещерные товарищи понадобятся…»

«Всю траву вырвать у входа…»

«Убейте белого мамонта…»

«Много рожать буду…»

Женщина ни на минуту не умолкала.

Она трогала тугие круглые груди руками и говорила, говорила, говорила.

Не переставая говорить, снимала с себя одежды, расплетала тугую косу. «Идите ко мне, – говорила. – Входите со мной под спальный полог, – говорила. – Буду трогать того, кто войдет».

«Иди первая! Мы потом!» – испугался Харреш.

«Мэй! Какомэй! – радостно закричала новая женщина. – Почему говоришь – мы?»

«По-твоему пусть будет, – кивал Харреш. – Войду в спальный полог с моим младшим братом. Пусть он станет моим первым товарищем по жене».

«Твердое хочу, – новая женщина так и кипела. – Каков твой брат? Как ответишь?»

«У него твердое, – с испугом хрипел калека. – У него всегда твердое. Никогда не буду делить тебя с обыкновенными людьми, только с таким. У меня товарищами по жене будут только самые твердые».

Пораженный красотой женщины, им же самим созданной, калека Харреш каждый день царапал каменную стену резцом, и однажды все увидели, что изображение изменилось.

Оно как бы протянулось вдаль, в глубину.

Оно даже как будто раздвинуло стены пещеры.

Это испугало Людей льда. Покачав кости мертвеца над костром, решили, что Харреш делает что-то неправильное. А потому отвели его в лес. Пока младший брат в спальном пологе ощупывал новую женщину, не перестававшую болтать, Харреш, голым привязанный к голому дереву, стонал под укусами мелких кропотливых муравьев и жадного гнуса.

«…мое имя смрадно…

…мое имя смрадно более, чем птичий помет днем, когда знойно небо…

…мое имя смрадно более, чем рыбная корзина в день ловли, когда знойно небо…

…я говорю: „Братья стали дурны, друзья никого не любят…“

…я говорю: „Все сердца злы…“»

«Сердитый!»

Ишши был.

Амурру был.

Хутеллуш был.

Хашшур и Аркад были.

Белый мамонт Шэли стал нападать на вождей и делал это так ловко, что Люди льда совсем испугались и стали скрывать имена предводителей. Их теперь избирали тайно. Каждый про себя называл имя нового вождя. Многие даже не догадывались, кто теперь управляет трибой. Но умный турхукэнни легко чувствовал правду по запаху. Пока Люди льда пытались подкараулить случай, он сам его создавал. И только когда холгут затоптал одного особенно вонючего охотника с нехорошо оскаленными зубами, и оказалось, что именно этот ублюдок руководил трибой, Люди льда спохватились. Небо в тот день отдавало ослепительной синевой и дул ветерок, немножко сносивший гнус, но охотники, наконец, спохватились. Они не хотели, чтобы и впредь трибой управлял такой противный и слабый вождь.