Кормила Семёнова девушка, которой на вид можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Через пару недель они начали изредка обмениваться односложными репликами.

– Как тебя зовут, красавица? – Быстрый, острый взгляд в ответ.

– Мадина.

Волосы убраны чёрным традиционным платком, точёные черты, бледная кожа.

– Меня Алексей. Не бойся – кусаться я не умею. А как твоего отца зовут?

– Ахмад. Это не отец… это мой дедушка. Это он тебя у Исраила выкупил. Исраил наш дальний родственник.

– А родители твои где, Мадина?

– Мама умерла уже давно, а отец пропал…

– Как так пропал?

– Вот так. Уехал в Грозный и не вернулся. Уже несколько месяцев прошло.

На ночь его запирали в яме. В один из дней утром в горловину зиндана заглянул бородатый чеченец, в котором Алексей узнал Исраила.

– Привет, русский! Домой ещё не надумал ехать? Может, позвонить кому хочешь?

– Так ты ж бесплатно не отпустишь!

– А ты как думал?!. Бизнес, брат! Ну, сиди пока…

Затем до него донёсся их разговор с Ахмадом. Они говорили на повышенных тонах прямо возле зиндана.

В это утро его из ямы не выпустили. Со следующего дня на правую ногу стали надевать колодку. А через неделю Ахмад дал Алексею мотыгу и направил работать на прилегающий к дому огород.

За всё время Семёнов два раза явственно слышал отдалённый звук пролетающего вертолёта.

За время отсидки в яме у Семёнова появилась возможность подумать о многих вещах. Подумать и без суеты заглянуть в своё, совсем вроде бы не глубокое, прошлое.

Вспоминалась мать и её сестра Прасковья, тётка Алексея, изредка приезжавшая погостить из соседнего района.

Вспоминал дом и отца. Его рассказы и истории о родственниках, врезавшиеся в память с детства. В памяти без труда всплывали развешанные по стенам старые фотографии семьи деда и прадеда. С чёрно-белых дагерротипов, обрамлённых в самодельные простенькие рамки, на него сквозь время глядели напряжённые и торжественные лики его ушедшей родни – пращуров, которых он никогда не видел.

Живым он помнил только деда Николая по отцовской линии.

Дед Николай был железнодорожником. Отец как-то показал Алексею хранящийся в шкатулке с документами дедов орден Октябрьской Революции. Из коротких рассказов отца Семёнов составил свою картину жизни его семьи.

Дед успел поработать в разных городах – от Москвы до Томска, переезжая всюду со своей семьёй. На работе его ценили. Во время войны у железнодорожников была “бронь” от армии. Подолгу Николаю нигде работать не доводилось – перебрасывали с места на место. Да это было и к лучшему – до доносов и зависти не доходило. В Караганде же служба задержала на несколько лет. Там и родился отец Алексея.

Как ни старался Николай, избежать “ежовых рукавиц” не получилось. Забрали ночью. Правда, продержав всего две недели, отпустили. Причина лежала на поверхности – пожалел “врага”, выселенцев с Кавказа; чеченцев, с женщинами и детьми, выбросили из вагонов на пандус тупиковой грузовой ветки в тридцатиградусный мороз. На ветру, через пару часов этих худо одетых людей можно было бы зачислить в “убыль населения”.

Дед дал команду пустить их временно в пустующий “красный уголок” в клубе. Кто-то настучал.

Чеченцев и ингушей в ту пору в Караганду нагнали много. Местные их сторонились. После этого случая деда в их среде стали принимать как очень уважаемого человека. Пожилые чеченцы почтительно здоровались с ним на улице за руку.

А теперь он сидел у них в яме. Лёжа на спине, Алексей разглядывал звёздное небо, перебирая в памяти лица ушедших родственников. Жалел, что не расспросил подробней о предках, покуда были живы отец и мать. Теперь он последний их роду.