– А ну-ка не спать, у нас есть разговор, а то позову стражников, они тебя бысто протрезвят!

Георгий в первый же день ареста понял, что ему придется балансировать на грани жизни и смерти, поэтому, пока еще у него была физическая сила, попытался создать психологический барьер следователям, чтобы они не перешли на физическое давление после первой же встречи. Благодаря знаниям и практике он достиг того, что к нему и вправду физически не прикасались. В отличие от других заключенных, его не били, а наоборот – даже побаивались его. Целенаправленно, то по очереди, то одновременно, работали три следователя. Они пытались психологически сломить его бессонницей и постоянным давлением. Так его испытывали на протяжении недели. Их главной целью было, чтобы Георгий Ликокели признался в своей антисоветской деятельности и участии в заговоре. После этого ему приписали бы все, что угодно, положили бы перед ним список невинных людей и заставили дать ложные показания против них. Георгий знал это: он читал их мысли.

А вот бессонница чуть было и вправду не сломала его. После многочасовых допросов его вели в камеру, где стекла были вынуты из рам и не было даже подобия отопления. Спать было невозможно, но Георгий смог это преодолеть благодаря своей подготовке.

Не смотря на то, что камера 95, была камерой политзаключенных, жила по тюремным законам. Неписаный закон, что заключенные должны помогать друг другу, в Грузии всегда строго соблюдался. Поэтому их камера почти со всеми камерами имела связь. Они получали и отправляли почту – малявами и небольшим количеством продуктов – с помощью кабур^>10, проделанных в стенах камер. Заключенные знали, что для политических закрыта связь с внешним миром и к ним не допускали «дачку». Многие из них были обречены, но они часто получали от других заключенных чай и табак, что было большим подспорьем. Тюремная «почта» давала неплохую информацию, и если приводили новенького или кого-то отправляли на этап, то их обязательно информировали об этом. Лишь только с камерой смертников у них не было прямого контакта. Информация оттуда была недоступна. Им даже не давали возможности перекликаться. Но все же из спецкамер к смотрителю^>11 тюрьмы информация доходила. Как этого добивался смотритель, политические не знали. Многие из осужденных на расстрел были именно политзаключенными, поэтому, когда кого-нибудь выводили на расстрел, через несколько минут смотритель уже знал об этом. Из его камеры сразу же отправлялась малява в камеры политзаключенных.

В декабре 1938 года, спустя месяц после ареста Георгия, из спецкамер зачастила информация. Не проходило и дня, чтобы не пришло несколько сообщений. Некоторые из их сокамерников были переведены в спецкамеры. Их держали там пока не приходил час расстрела.

В одну декабрьскую полночь, один из заключенных, который контролировал «дорогу», принес Васо маляву. В полутемной комнате Васо встал под лампочку. Все, кто не спал, смотрели на него. Васо прочитал маленький листок и скомкал его в руке. Было видно, что он испытывал. Георгий не спал и смотрел на Васо. Он понял, что Васо в шоке и ему нужна помощь. Он подошел к нему, усадил на кровать, нашел нужные точки на его ушах и помассировал их, потом пальцы. Через некоторое время вывел Васо из шока тэтануса. Только одним словом спросил его Георгий:

– Кто?

– Муза Квициани, – шепотом вымолвил Васо.

К ним подошли Сосо Нибладзе и Дмитрий Илуридзе.

– Какого парня сгубили! – боль лавиной вырвалась в словах.

– Здесь он лежал, рядом со мной! – проговорил Васо и указал на соседнюю койку. – Шесть месяцев он был у них в спецкамерах, специально мучили эти сучьи дети, а семье год назад запретили передавать «дачку». А этим сообщали, что он расстрелян. Муза надеялся, когда говорил мне: скоро расстреляют и уже не будут мучить…