Даже пустырь по-своему прихорашивается, распластывается во всю ширь и разве что не постанывает.

Вот тогда-то все и случилось, в начале октября, под шелест опадающей листвы. Чего я через него поперлась? Собиралась ведь проехать еще остановку и отправиться домой по цивильному тротуару. Пусть дольше, зато безопаснее. Видимо, задумалась, размечталась, как последняя идиотка, и по привычке вышла на своей остановке. Спохватилась, с полсотни метров отшлепала. Возвращаться? Подумала, себе дороже: пока назад дойду, пока транспорт дождусь – у нас не проспект, захолустье, и не час пик, не скоро дома буду. Решилась – вперед! А как же, мы же смелые, хотя вокруг, будто чума прошла – ни души…

Дело в том, что завтра с утра я должна стать владелицей автомобиля, а мужик, продающий «Хонду», требовал без всякого задатка только наличные, да еще капризничал, мол, заждался, у него желающих – очередь. Вот и торопилась. В сбербанке тоже козлы, сразу сумму не выдавали, требовалась заявка и два-три дня ожидания, словно они сами дензнаки печатают. И вот сегодня вечером я наконец их сняла и, прижимая накопленное к груди, в смысле битком набитую сумочку, пробираюсь, как партизан с гранатой, через, будь он неладен, пустырь. Даже собаководы куда-то сгинули. Где их песики-барбосики? Тявкните, голубушки! Как назло – тишина… Ветер и тот сгинул, закрался в кусты и оттуда украдкой подсматривает. А бедная женщина склонила голову и, словно сквозь ураган, – напролом. Вот уже и ветхие срубы сбоку замаячили. Ага, значит, половину пути пролетела. Соберись, подруженька, ты же можешь, прибавь шагу! Зря, конечно, в школе с уроков физкультуры сачковала…

И тут я оказалась в чьих-то лапах!

– Гра-абят!!!

Бесполезно! Кто услышит? Ни собачки кругом. К тому же рот запечатан ладонью, хорошо нос остался открытым, могу дышать. Его вторая рука крепко обхватила за талию, оторвала от земли и он по воздуху понес беззащитное, обвисшее тело в руины. Мои руки тоже заняты – из всех сил прижимаю к груди драгоценный ридикюль.

Рот освободился, видимо посчитал, что уволок меня достаточно далеко. Господи, да куда здесь ни тащи – все глушь и мрак. Чувствую, начинает задирать юбку. Кажется, это не ограбление… Не знаю почему, но я ему помогаю?

Сзади цедят:

– Колготки снимай, – и дергает их вниз, дергает…

Вот скотина, не дергал бы, сама быстрее сняла. Ах да, у меня же в руке сумочка! Прощай колготки, трусики туда же, обеими половинками ощутила вечернюю прохладу земли – лежу, что ли? Не важно! Не важно – пальцы до судорог сжимают мое небольшое богатство. А он торопливо сует своего карася. Помочь? Побыстрее бы завершить этот кошмар? Тогда, сумочка под голову! Вставил, пыхтит… Но что это?! Будто током ударило. Эй-эй, мне вовсе не до скачек! Но помимо меня, меня снова шандарахнуло, и не хило, замечаю, шандарахнуло. Хочу поправить сумочку, но пальцы вдруг немеют от восторга. И не только пальцы. Ноги салютом взнеслись к небу и отплясывают сами по себе, живот в мурашках, будто завалилась на муравейник, перси трепещут, словно колокола перед звоном, аж под мышками сладостно. Пятнадцать, ше-естнадцать, се-емна-адцать! Он… Впрочем, я о нем и не думаю, я себе поражаюсь. Но он наяривает, как Садко на гуслях, а я, как Анка-пулеметчица, отстреливаюсь. Только вместо криков «ура!», я мычу, стону, и ловлю себя на том, звуки до меня лишь доносятся, а сама я нема, как ры-ыба-а-а! И слезы самопроизвольно текут по щекам – я плачу и плачу, и вовсе не от горя. Лежу распластанная на сырой земле и всхлипываю. Одна… Господи, а он где?! Нету! А сумочка?! Под головой тоже нету! Ай! Ах, нет, вот она, под поясницей. Как там очутилась? Наверно, чтоб не простыть, переложила… Ага, чтоб не простыть, – сказала и рассмеялась. Как же так, вроде в беспамятстве, а с сумочкой подсуетилась – хи-хи-хи…