После одного из таких припадков панического страха, когда Генри наконец успокоил собак, Билл сказал:

– Хоть бы удалось этим чертям найти где-нибудь добычу: авось убрались бы и оставили нас в покое!

– Да, слушать их приятного мало! – согласился Генри.

Больше они не обменялись ни словом вплоть до новой стоянки.

Нагнувшись над кипящим котлом с бобами, куда он подбрасывал колотый лед, Генри был изумлен звуком удара и резким визгом собак. Он выпрямился и увидел, как по снегу исчезала в темноте какая-то неясная тень. Потом разглядел стоявшего среди собак Билла, не то торжествующего, не то раздосадованного, с толстой дубинкой в одной руке и с хвостом копченого лосося в другой.

– Удалось вырвать только половину, – сообщил Билл, – но зато здорово хлопнул его. Слышал, как завизжал?

– Кто же это был?

– Не мог рассмотреть. Но у него четыре лапы, пасть и шерсть, как у пса.

– Может, это прирученный волк?

– Будь оно проклято, такое приручение! Являться во время кормежки и отнимать рыбу у собак!

Ночью, когда после ужина они сидели на ящике и курили трубки, круг из блестящих глаз сузился еще больше.

– На стадо лосей напали бы они, что ли, лишь бы оставили нас! – сказал Билл.

Генри проворчал что-то далеко не любезное, и с четверть часа оба просидели молча. Генри пристально смотрел на костер, а Билл— на круг горящих глаз, сомкнувшийся в темноте недалеко от костра.

– Хотел бы я, – начал Билл, – чтобы в эту минуту мы подходили к Мак-Горри.

– Да прикуси ты язык со всеми твоими желаниями и твоим карканьем! – не вытерпел наконец Генри. – Изжога у тебя, оттого и ноешь. Выпей соды – сразу полегчает, и мне с тобою будет веселее.

Утром Генри разбудил поток ругательств. Он приподнялся на локте и увидел товарища, стоявшего у костра среди собак с перекошенным от бешенства лицом и размахивавшего в исступлении руками.

– Эй! – крикнул Генри. – В чем дело?

– Убежал Фрог!

– Быть не может!

– Говорю, значит, убежал.

Генри выскочил из-под одеяла и кинулся к собакам.

Он тщательно пересчитал их вместе с товарищем и проклял ужасную пустыню, которая в течение двух дней отняла у них двух собак.

– Фрог самый сильный в упряжке! – мрачно заключил Билл.

– И уж совсем не глупый, – прибавил Генри.

Такой была вторая за эти два дня эпитафия.

Завтрак прошел невесело. Уцелевших собак запрягли в сани. День был повторением многих предыдущих. Люди с трудом брели по замерзшей пустыне. Молчание нарушалось лишь воем преследователей, которые невидимками шли по их следам.

С наступлением темноты, которая пришла почти сразу за полднем, вой приблизился. Преследователи не изменяли своей тактики. Собаки дрожали от страха, метались в панике, путая постромки, что еще больше угнетало людей.

– Ну, теперь, безмозглые твари, никто из вас не сбежит, – сказал с довольным видом Билл, когда на очередной стоянке закончил свою работу.

Генри оторвался от стряпни и подошел посмотреть. Его спутник привязал собак по индейскому способу, к палкам. Вокруг шеи каждой собаки он обвил кожаный ремень, а к ремню, настолько близко от шеи, чтобы собака не могла достать зубами, привязал толстую палку длиною в четыре или пять футов. Другой конец палки был притянут к вбитому в землю колу. Собака не могла перегрызть ремень около шеи, палка же мешала ей добраться зубами до ремня на другом конце. Генри одобрительно кивнул.

– Это единственный способ удержать Одноухого, – сказал он. – Этот пес перегрызает ремень так чисто, как будто перерезает ножом, и с такой же быстротой.

– Все собаки, надо полагать, окажутся целы при утренней кормежке.

– Держу пари, что окажутся, – подтвердил Билл. – Если пропадет хоть одна, я откажусь завтра от кофе.