Кучину довелось увидеть его у Миклашевского, к которому Зогу заехал для решения каких-то неотложных вопросов, и был ему должным образом представлен. В общении Зогу был прост, дружелюбен и обаятелен. Разговаривали они, разумеется, по-немецки, причем Зогу говорил с легким венским акцентом, и если бы Кучин встретился с ним в другой обстановке, то ни на секунду не усомнился бы, что перед ним совершенно типичный австрияк-аристократ. Монокля ему только не хватало.

С искренним интересом Зогу узнал, что Кучину уже доводилось сталкиваться с албанцами, но все больше в такой обстановке, что это никак не могло повести к возникновению у албанцев дружеских к нему чувств. Речь, конечно, шла о службе Кучина в пограничной страже у Охридского озера. Зогу, в свою очередь, уверил его, что настоящие албанцы не могут испытывать никаких других чувств, кроме глубокого уважения, к тому, кто должным образом исполнял свой воинский долг, не нарушая законов чести, даже если это повело к неизбежным во время ведения военных действий потерям со стороны албанцев.

– Албанцы уважают достойных противников, – заверил его Зогу, – и тем более они их уважают, если бывшие противники становятся союзниками.

– Да уж, уважать они меня уважали, узнавали на всей тамошней границе, даже особое прозвище мне дали в горах – Белый Капедан. Рассказывали всякие небылицы обо мне.

– В самом деле? Да, это знак настоящего уважения с их стороны. Не каждого назовут капеданом в горах Албании.

– Почему? – удивился Кучин. – Я думал, это означает просто «капитан». Капитан из белой русской армии.

– Нет, нет. Капедан – это несколько другое. Это как бы… предводитель отряда… – немецких слов явно не хватало Зогу, чтобы объяснить значение слова «капедан». – Может быть, это авторитетный представитель местной власти, но не бюрократ, а что-то вроде американского шерифа, под командой которого воюет отряд смельчаков… Или местный вождь во главе военного отряда… Но в любом случае это обязательно храбрец и герой.

Зогу покрутил рукой, подбирая слова, но не подобрал.

– Это трудно сказать по-немецки, но в любом случае это очень уважительное прозвище.

Миклашевский, прислушивавшийся к разговору, предложил свой вариант:

– Может быть, это что-то вроде атамана? Мне кажется, это слово как раз подходит.

Кучин удовлетворенно кивнул, но это слово как раз было непонятно Зогу. Тем не менее вдаваться в дальнейшие филологические обсуждения Зогу не стал, вполне удовлетворившись предложенным русским вариантом. Хорошо, пускай будет ataman. Звучит вполне по-албански, с легким турецким акцентом.

Тут же, каким-то случайным образом выяснилось, что Зогу, как и Кучин, увлекался спортом: фехтованием, гимнастикой, поднятием тяжестей, и у них завязался было оживленный разговор на интересующую обоих тему, но напряженное молчание Миклашевского напомнило им, что в данный момент нужно было решать совершенно неотложные проблемы, и с некоторым сожалением разговор пришлось прервать. Прощались они, взаимно друг другом довольные, и с обещанием непременно разговор продолжить при более благоприятных обстоятельствах.

Выйдя на улицу, Кучин остановился на мгновение. Когда он начинал учить немецкий, то помимо зазубривания слов, падежей, форм глаголов и прочих неприятных, но необходимых вещей, связанных с выучиванием немецкого языка, ему приходилось заучивать и стихотворения немецких классиков. И теперь, когда он говорил по-немецки, в голову ему всегда лезли обрывки стихотворных строк – вот только что он разговаривал с Зогу, а в голове у него звучала странная фраза, и не вспомнить уже, из какого стихотворения: Und auch dabei so schön, причем настолько настойчиво, что он с большим трудом удержался, чтобы не произнести это вслух. Это, пожалуй, был бы неуместно в данной обстановке.