Но тот испуганно затряс головой:

– Нет, лучше уж сразу пристрели!

– И пристрелю, если хан прикажет! – пообещал Узлюк.

– Все равно не повезу!

Видя, что никакие угрозы и уговоры не подействуют, половец выдернул свою стрелу из налима, перебросил его через седло и помчался догонять хана, на ходу рассуждая вслух:

– Птицу – стрелял, зверя стрелял, человека – стрелял… Первый раз рыбу стрелой убиваю!

– А вдруг это, и правда, оборотень? – не унимался скакавший рядом с ним Тупларь.

– Какой-такой оборотень? – засмеялся стрелок. – Ну сам посуди глупой своей головой: если рыба тут, а следы были там, то где же тогда человек?

А человек, по имени Славко, тем временем бежал, не разбирая дороги, в родную весь.

Да и не было тут никакой дороги!

Если по прямой, то от места роковой встречи до Осиновки было не больше версты. Но за последние сорок лет весь, уходя от половца всё дальше и дальше, ограждаясь подлесками и нетопкими болотами, спряталась так, что до неё непросто было добраться даже своим.

Дед Завид говаривал, что когда-то Осиновка была самой богатой весью в округе. Еще бы! Стоя на пригорке, у большой проезжей дороги, она кормила останавливавшихся на постой купцов, а те мало, что платили за это, так еще и вполцены отдавали свои дорогие товары…

Теперь, после нескольких десятков набегов половцев, глядя на то, что осталось от горелой-перегорелой Осиновки, даже трудно было поверить в это.

Устали люди каждый раз отстраиваться вновь и вновь.

Толку-то строить хоромы, если их все равно сожгут?

Толку держать скотину, когда её все равно угонят?

Правда, если вдруг выпадало два-три спокойных года, – уж таков характер русского человека, – все прежнее разом забывалось, и люди всем миром снова брались за пилы и топоры. Радуя глаз, поднимались маковки церкви, словно на глазах вырастали срубы, строились амбары, вырывались ямы для хранения зерна… Но со свистом и гиканьем появлялся вдруг однажды новый отряд половцев, и всё начиналось сначала…

Славко бежал и плакал от отчаяния и обиды. Размазывал ладонью перепачканное лицо, мешая свои слезы с чужой кровью. И не было в этот миг на свете человека несчастней его.

Забыл Бог Славку, забыл его родную весь, да и всю Русь забыл!.. – только и думал с горечью он.

Когда он выбежал из подлеска, его встретил сильный ветер со снегом, сдувающий с поля все следы.

Начиналась непогода, которую, видать и впрямь, задолго до человека чувствует рыба.

Луна то пряталась в лохматых облаках, то выныривала обратно, чуть приосвещая округу.

Но Славко и без нее знал, куда ему идти.

Осиновка была уже в нескольких десятках шагов. Ни одного дома – одни землянки, которые протапливали по-чёрному, на ночь, готовящиеся спать люди.

И чем ближе она была, тем медленнее становились его шаги.

Мало того, что он возвращался с пустыми руками, так еще и нес весть о половецком набеге. Да и если бы просто о нем!..

Первым, как всегда, его услышал и бросился навстречу мохнатый пес по кличке Тиун. Его прозвали так за то, что он, подобно настоящему княжескому тиуну, всегда вынюхивал добычу в домах и стягивал все съестное, что плохо лежит или просто попадалось ему на глаза. За ним шел дед Завид.

– Дед! – рванулся к нему Славко.

– Вижу, вижу, что опять ничего не принес… – проворчал дед Завид. – Завтра сам верши пойду проверять!

– При чем тут завтра? Какое там – проверять?

Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил:

– Половцы!

– Какие еще половцы? – не понял старик. – Где?

– На дороге! Возле моста!

Дед Завид посмотрел на Славку и отмахнулся своей единственной рукой: