– Дружище, что это ты, глядя на меня, так замечтался?

– А? – вскинулся Арчи, ибо был не из тех, кто позволяет себе личные разговорчики на службе. – Никто, то есть ничего… То есть я хочу сказать, что ты этим хочешь сказать?

Говорили они полушепотом, потому что в присутствии двух других рядовых и капитана, вместе с которыми они в пятиместном «Черчилле» катили через Афины в Фессалоники, разговор получался не таким уж и личным. Это было первого апреля 1945 года. Арчи Джонс числился механиком-водителем, Самад – радистом, Рой Макинтош был вторым механиком, Уилл Джонсон сидел наводчиком, а Томас Дикинсон-Смит возвышался на небольшом сиденье, покинуть которое, несмотря на многочисленные удары о потолок, его новоиспеченному капитанству гордость не позволяла.

– Я хочу сказать, что мы в этой штуковине как два года провели.

Запищало радио, и Самад, не желая быть заподозренным в небрежении своими обязанностями, быстро и ловко стал отвечать на вызов.

– И? – спросил Арчи, когда Самад сообщил кому следует их координаты.

– Ты непозволительно долго пялишься на человека. Изучаешь военных радистов или просто без ума от моей задницы?

Их капитан, Дикинсон-Смит, который действительно был без ума от задницы Самада (а также от его интеллекта, рук с неразвитой мускулатурой, словно созданных лишь для любовных объятий, и чудесных зеленовато-коричневатых глаз), немедленно их оборвал.

– Ик-Балл! Джонс! А ну хватит. Мы тут что, языки чесать собрались?

– Я всего только сделал замечание, сэр. Знаете, сэр, трудно сосредоточиться на Ф – Фокстротах и З – Зебрах[26], на точках и тире, когда этот мопс смотрит своими мопсьими глазами за каждым твоим движением, сэр. В Бенгалии такой взгляд сочли бы…

– Султан, педик, заткнись, – сказал Рой, который терпеть не мог радиста Самада и его пижонские замашки.

– Макинтош, – вмешался Дикинсон-Смит, – не мешай Султану. Говори, Султан.

Дурацкое прозвище «Султан» придумал и поощрял капитан Дикинсон-Смит, чтобы его ненароком не заподозрили в симпатии к Самаду, однако пользовался им неумело: в его устах оно всегда звучало слишком мягко, слишком похоже на дивный родной язык Самада; в итоге это привело лишь к тому, что Рой и еще восемьдесят таких же Роев, находящихся в прямом подчинении у Дикинсон-Смита, насмехались и открыто демонстрировали командиру свое неуважение; к апрелю 1945-го их просто воротило от своего капитана с его пижонскими педаковатыми замашками. Будучи новичком в Первом штурмовом саперном дивизионе, Арчи только-только вникал в суть дела.

– Я всего-навсего попросил Султана заткнуться, и Султан заткнется, потому что знает, чем ему, индийскому ублюдку, это грозит. К вам это, конечно, совсем не имеет отношения, – вежливо добавил Рой.

Дикинсон-Смиту было известно, что в других дивизионах, в других танках подчиненные не просто не осмеливались возражать командирам, но и вообще открывать рот. Даже вежливый реверанс Роя говорил о полном фиаско Дикинсон-Смита. В других танках – «Шерманах», «Черчиллях», «Матильдах», – жизнерадостными тараканами усеявших опустошенную Европу, не было понятий «уважение» и «неуважение». Только «выполнение приказа», «невыполнение приказа», «наказание».

– Султан… Султан… – задумчиво и удивленно бормотал Самад. – Даже если не брать в расчет эпитет, знаете ли вы, мистер Макинтош, что это, по меньшей мере, неточно. Исторически неточно. И географически тоже. Бесспорно, я уже не раз объяснял вам, что я из Бенгалии. Слово «султан» означает определенных людей в арабских странах – а это много километров западнее Бенгалии. Назвать меня султаном, знаете ли, так же неточно, как, если считать по расстоянию, назвать вас толстым ублюдочным гансом-фрицем.