Дома Зухра на подоконнике, что у их постели, нашла сложенный вчетверо лист. На нем красивой арабской вязью были написаны стихи от Шакира, которые она запомнила на всю жизнь:

Зухра проснулась от того, что какая-то птичка уселась на конек крыши сарая, задевая крылышками настил из дранок, и стала шумно чистить перышки. Царапая коготками дранки, попрыгала, походила, несколько раз невнятно что-то просвистела и так же шумно взлетела и, свистнув крылышками, улетела… «Счастливая птичка, – думала сквозь мучительную дрему Зухра, – летает где хочет, везде у нее пища, копнула лапкой чернозем, под ним червячок. На ветках осины и в кустарниках гусеницы, на лету и мухи, слепни. Поклевала – и сыта, лети дальше… Попила водички из чистой лужицы… Вольготно, сытно и легко…» Птички залетали, и небо в прощелинах крыши порозовело, значит, скоро рассветет, значит, скоро опять за работу. Что сегодня придумает хозяйка, за что надо будет до изнеможения рвать жилы, чтобы не умереть от голода?..

– Лентяйка, лежебока, дармоедка, вставай! Чтобы ты сдохла, объедаешь нас, лентяйка, иди бегом на речку, белье стирай! И чтоб все чистеньким было у меня! – других слов от нее Зухра и не слышала.

Голод мучил, издевался над ней все последнее время. Желудок уже не урчал, как бывало в детстве, когда заиграешься на улице, забегаешься, а растущий организм требует еды, и желудок смешно урчит, и кажется, что если сейчас не съешь что-либо, то так и упадешь замертво. Теперь урчать желудку было нечем. Если бы не изнуряющий труд, усталость, то от голода и не засыпала бы. Страшно завидуя этой улетевшей сытой и довольной птичке и со злостью наблюдая за светлеющим небом, Зухра с содроганием во всем исхудавшем, изможденном теле стала ждать, когда хозяйка лающим голосом разбудит ее и, понося всем, на чем свет стоит, снова погонит на работы. Хозяйкой же была та самая мачеха Гайша, державшая в черном теле их противника по детским играм, сироту Асхата, который ушел с белыми.

Зухре уже казалось, что вовсе и не было той прошлой жизни в чистом, уютном доме отца, не было жарких объятий Шакира. Что она так и жила в опустевшем сарае и спала на досках яслей, прикрытых только старой рогожей. Что рядом, через дощатую перегородку, еще живет единственная выжившая корова хозяев, которая тоже от голода жалобно мычит и грызет древесину сарая на доступных для ее зубов уголках.

Все тело болело, как от побоев, потому как от работы не было продыху. Боль добавляли корявые доски, впиваясь в бока неровно отесанными основаниями сучьев. Хозяйка давала есть только остатки от скудного семейного стола, эти объедки лишь поддерживали организм, не давая умереть. Она делала черновую работу, как мужик или несколько женщин в старые времена.

Все переменилось после ухода Шакира с башкирским войском. Через некоторое время война между своими докатилась и до них. Сначала были слышны лишь уханья дальних взрывов, затем они стали четче – слышался свист летящих снарядов, их треск при разрыве, стали слышны пулеметные очереди и одиночные выстрелы винтовок.

Через их село проходили то белые, то красные. С красными уходили босяки, так как агитаторы большевиков обещали им равенство после победы над белыми, да и с винтовкой в руках можно было неплохо нажиться, пограбить богатеев. Они заходили в село и первым делом забирали все съестное, уводили коров и овечек. Угрожая оружием, отбирали добротную одежду, обувь. И все объясняли революционной необходимостью.