В тот день эту серость, помимо Аглицкой, скрасил коллега. Оказавшись в мониторной, Максим Владимирович увидел за пультом знакомый силуэт. Это был едва ли не единственный человек, общество которого Молчанову было приятно – его тёзка, тоже Максим. Но Вячеславович. Максим Вячеславович Иссинский, худой, среднего роста мужчина с длинными тёмными волосами, плотно прилегающими к черепу. На его лице всё время было позитивное выражение. Даже если Иссинский был сосредоточен на чём-то, уголки его губ всегда были чуть приподняты. Рассмешить Максима Вячеславовича было невероятно легко. Он был лёгок на подъём и быстро вникал в суть любой шутки. Приятнее человека Максим Владимирович в метро не встречал. Как всегда, Иссинский сразу же обернулся на звук открывшейся двери.

– О, Молчанов,– Максим Вячеславович засмеялся и, привстав, пожал Максиму Владимировичу руку. Его веки в состоянии покоя всегда были чуть-чуть опущены. Создавалось впечатление, что Иссинский всё время хочет спать. Но в моменты беспокойства и крайнего сосредоточения глаза распахивались во всю ширь.– Как жизнь?

– Как всегда,– Молчанов пожал плечами.– А ты как?

– Ты знаешь, я потерялся!– сообщил Иссинский. Эта фраза означала совершенно конкретную ситуацию – несколько минут назад, Максим Вячеславович связывался с диспетчером Наринэ-Иванной. Наринэ-Иванна была хорошо знакома Иссинскому, на неё Максим Вячеславович всё время почему-то попадал в экстренных случаях. Каждый раз, звоня в диспетчерскую чтобы сообщить о каком-то происшествии, Иссинский слышал один и тот же голос с красивым акцентом. Он уже примерно представлял себе эту даму, несмотря на то что вживую они ни разу не виделись. Её примечательные фразы Максим Вячеславович нередко цитировал. Однажды, когда Наринэ-Иванна запуталась руками в проводах, она с возмущением заявила в трубку: «Я потерялас!». Это рассмешило его донельзя. Ещё Максим Вячеславович несказанно радовался, когда в рации появлялись помехи и Наринэ-Иванна принималась раздражённо жаловаться: «Да я не понимаю, щто это за радио, где вообще находимся? Щто за шум… Кто шумит-т?!». Ещё Иссинский любил порой пытаться скопировать очаровательный акцент Наринэ-Иванны, но терпел крах. Её голос был уникален, спародировать его не представлялось возможным. Слегка тянуть звук «м» на конце слов, выделять «о» в окончаниях – этого было недостаточно. Порой Максим Вячеславович порывался написать книгу «Как говорить, как Наринэ-Иванна». Ведь есть же книга «Как говорить, как Стивен Фрай», значит и про Наринэ-Иванну нужно что-то такое создать. Этот уникальный говор, ласкающий слух посреди грубых интонаций прочих работников метрополитена, был для Иссинского определённой отдушиной. И раз сейчас Максим Вячеславович радостно сообщил, что потерялся, это явно было следствием недавнего диалога с Наринэ-Иванной.

– По какому поводу на этот раз созванивались с Наринэ?– поинтересовался Молчанов

– У нас художник опять чудит.

– Какой художник?– не понял Максим Владимирович.

– На «Трубной» бродит один дедушка, всё время мольберты свои расставляет. Нам его либо самим надо убирать, либо силы посильнее звать,– такие фразы тоже были фишками Наринэ-Иванны. Она иногда говорила Иссинскому, что его наглядность не наглядная, когда тот описывал ей некую ситуацию на станции.– Руководство утверждает, что он мешает движению народа.

– А он мешает?

Иссинский пожал плечами:

– Да не особо. Но нам его сегодня необходимо будет гонять, если опять припрётся.

– Ну если надо, значит будем гонять.

И начался рабочий день. По камерам, с одной стороны, не показывали ничего интересного. Но, с другой, это были и не новости городка N, или депрессивное ток-шоу. Разговоры с Максимом Вячеславовичем изрядно скрашивали день Молчанова. Они успели обсудить все проблемы типичного работника метро. Иссинский жаловался на машинистов, которые, смертельно бледные вылезали из-под поезда с кровавой кашей на руках после того, как сбивали очередного неудачливого пассажира. По словам Максима Вячеславовича, все машинисты обязательно начинали ныть об этом Наринэ-Иванне, используя диспетчера как психолога.