– Когда? – с ужасом спрашиваю я. – У него до тебя была еще одна девушка, которая тоже заболела раком?
– Нет. Это была его мама, – говорит она. – Она умерла от рака груди, когда ему было пятнадцать лет. Его отец начал пить, а Гриффин заботился о матери. Вообще-то я очень удивилась, когда он сказал, что не оставит меня, ведь он прекрасно знал, что все вполне может закончиться очень плохо. Но он, казалось, всегда знал, что мне было нужно, причем именно в тот момент, когда мне это было нужно. После операции я думала, что он меня бросит, потому что у меня не может быть детей. Но именно тогда он сказал, что любит меня, – в больнице, когда я только-только пришла в себя после гистероэктомии. Он сказал, что любит меня и всегда будет заботиться обо мне.
– Это ужасно, – говорю я. – Не то, что он остался с тобой, а вся эта история про его маму.
– Да, ему было тяжело, ведь ему пришлось стать старшим в семье в столь раннем возрасте. Через несколько лет после смерти матери его отец все же прошел курс реабилитации, но их отношения было уже не восстановить.
На губах у Эрин появляется улыбка.
– Кстати, тогда он и стал фотографом. Когда его мама умирала. Он хотел, чтобы у него остались на память ее фотографии, так что в последние месяцы ее жизни он сделал тысячи снимков. Да, кстати, на следующей неделе Гриффин едет в Африку на съемку для National Geographic. Представляешь?
– Охренеть! Правда, что ли? – восклицаю я.
В ответ на мой ляпсус Эрин разражается смехом. Потом внезапно хватается за виски и морщится от боли.
– Ты в порядке? – Я кладу руку ей на плечо. – Что случилось?
Эрин не отвечает. Она делает несколько глубоких вдохов, словно у нее схватки. Она стонет, закрывает глаза, и я вижу, как на верхней губе у нее проступают капельки пота.
– Эрин, ты в порядке? – снова спрашиваю я, хотя не вполне уверена, что она меня вообще слышит.
Наконец она слабо кивает и продолжает потирать виски.
– Да, кажется, у меня начинается мигрень. Они случались у меня раньше, когда у меня началась… началась… – Она беспомощно смотрит на меня.
– Менопауза? – подсказываю я, заканчивая предложение, которое она не смогла закончить от боли.
– Да. Менопауза, – говорит она.
Я машу официантке и прошу счет.
– Пошли! – Я быстро кладу на стол несколько купюр. – Надо отвезти мою лучшую подругу домой.
Глава 4
Эрин написала, что мне нужно быть дома ровно в десять часов, чтобы принять доставку. Без проблем. В последние несколько недель меня каждое утро рвет до посинения, так что я не выхожу из квартиры раньше полудня. И хотя мы мало виделись с Эрин после нашего последнего совместного обеда, она посылает мне милые посылочки с крекерами, имбирными напитками, зелеными яблоками и всем прочим, что должно помогать при токсикозе.
Я начинаю опасаться, что она могла передумать относительно нашей дружбы. Может, она говорила про лучших подруг и «тетю Скайлар», потому что все еще была в экстазе после ультразвука. Вполне возможно, что, вернувшись домой, она все обдумала и теперь специально отдаляется от меня, чтобы все было не так ужасно, когда она выбросит меня на помойку, как только родится Горошинка.
Я как раз заканчиваю чистить зубы после последнего приступа рвоты, когда слышу звонок в дверь. Очень удачно: у меня есть почти час, прежде чем меня снова вырвет. Каждый день происходит одно и то же. Три приступа рвоты с интервалом в час. Положительная сторона заключается в том, что за десять недель я набрала всего полкилограмма.
Я смотрю в глазок и вижу темную копну растрепанных, но в то же время идеальных волос.
Гриффин Пирс.