– Мамочка… как страшно… я не… я не могу… просто не могу… так страшно…

И упал замертво.

Но время шло. Истории забывались. Уже никто толком и не боялся престарелую Дрогонову. И так бы она и сгинула бесславно да беззлобно, если бы сын её не встретил своей любви. Олеся ещё была так юна, когда тридцатилетний, красивый и статный Богдан стал ухаживать за нею. Эта любовь разгорелась со случайной искры, с мимолётного взгляда, но ей суждено было разжечь страшный пожар. Цветы и поцелуи под луной у Богдана длились недолго. Олесе может ещё и хотелось недосказанности и томных ужимок, но Богдан сказал через месяц:

– Душа моя. Нет у меня с детства ни братьев, ни друзей. Не нужен в этой жизни ворох случайных встреч. А человека ищу я одного, чтоб был мне и брат, и сват, и друг, и жена. Пойдёшь ли за меня, любовь моя, не нагулявшись?

– Пойду, – только-то и смогла вымолвить оторопелая девушка.

Богдан заранее предвидел реакцию матери. Раз утром он крепко обнял её и, не отпуская, сказал:

– Вечером, матушка, к нам придёт моя невеста. Хочешь ты, нет ли, – придётся тебе её впустить и принять, потому как мы с ней уже никак неотделимы. Или внук будет у тебя, или не будет сына.

Что тут устроила Нина Ильинична! Громила хату, таскала сына за волосы, орала благим матом, осколки и черепки разлетались до соседней улицы. Богдан думал, удар у неё сделается. Чуть успокоившись, схватила Бисиха нож и сказала:

– Раз уж у нас ТАКИЕ гости ожидаются – пойду скотину забью!

Вышла она во двор, взяла единственного неубойного кабана за задние копыта, махом перевернула на спину и разрезала ему, живому, брюхо от лап и до лап…

…

Не говорила Олеся ни отцу, ни матери, что уже месяц вечерами к Богдану бегает. Вот три дня назад лишь сказала, так мать все три дня эти проплакала, и отец глаз не сомкнул. А сегодня идти к Дрогоновым… одной.

Оставалось ещё два часа, а девушка была уже вся наряжена, напомажена, причёсана, и до чего ж хороша! А мать рыдает всё над нею, как над покойницей. В дверь постучали. Забежали весёлые Олесины подружки, стали звать на посиделки, а она тут и рада была из дома улизнуть. Всё развеяться веселее. И мать не нервировать. Шли они к каждодневному месту сбора – к заброшенному двору Лесченковых. На старых брёвнах, покрытых соломой, собралась уже добрая дюжина девчат. Олеся—то по большому секрету рассказала за Богдана Нюре, а та возьми да и расскажи Тамарке, а та – Галке, а Галка, как говорится, на хвосте уже всему свету разнесла. Смеются девчата, потешаются, истории о будущей Олесиной семейной жизни сочиняют. Печаль её как рукой сняло.

Но вдруг что-то зашипело под поленьями. Все повскакивали в потёмках, и на солому запрыгнул огромный чёрный кот с львиной гривою и стал светить по сторонам зелёными углями глаз.

– Та, что б тебя! Напугал.

– Девки, гля, а пушистый какой! Я у нас такого ещё не видела…

– Хороший. Дай поглажу! Кис—кис—кис…

И кот легко дался, стали девушки его гладить чесать, а тот мурлыкать. Мурлычет, урчит, да всё на Олесю глаз щурит.

– А ты что ж одна его не гладишь? Да знаешь, какой мягкий? Вон и ему даже обидно стало.

Подошла Олеся. Боязно ей стало. Протянула она дрожащую руку и только раз провела по чёрному загривку – сноп искр рассыпался из шерсти звёздным веером по соломе, та вспыхнула, и девчата с криками ужаса стали разбегаться кто куда. Олеся стояла как вкопанная. Одна. Горела уже вся поленница и старый дом Лесченковых. Вдруг такой холод полоснул по сердцу, что бросилась она не разбирая дороги по тёмной улице. Бежит, от страху не жива, и чудится ей, что кто-то там, в темноте, по пятам нагоняет. Бежит Олеся, ужас давит грудь – не вскрикнуть. Впереди первые фонари на поселковой дороге светят. Поняла она, что от страха деваться некуда, добежала до горящего фонаря и обернулась…