Устроился на ночной отдых, лежит, уснуть не может. В голове думы тяжёлые, прав ли был, что брата в такое богопротивное дело впутал, а любимой жене согласие на порок дал. Гадко на душе и пусто от безысходности. К утру забылся на пару часов, а когда глаза открыл, соскочил с полатей и домой засобирался.

Идёт по тайге, в мыслях Аксинья. Не верится ему, чтобы на грех пошла и в то же время сомнения одолевают. Шёл, думал и не заметил, как со своей тропы сошёл и на неведомую ступил, что вглубь леса завела. Стоит, озирается, не может понять в каком направлении родное село. Видит, чуток поодаль жердина, дорогу перегораживает. Подошёл, и стало ясно, вышел на дорогу хоженую. Дым от костра почувствовал, понял, место это обитаемое, значит, можно спросить дорогу в село.

Через полчаса подошёл к утёсу и под навесом скальным, среди разлапистых пихт увидел строение старое, низкое, рядом печурка из камней сложена, и дымок от неё тоненький вьётся. Рядом с печью старый человек, мужчина с длиной седой бородой. Подошёл к нему Василий, поздоровался, дед ответил на приветствие и сказал:

– Трапезничать вместе будем, а покуда присядь на чурочку, как сготовлю, сообщу.

Понял Василий, что вышел к скиту отшельника старообрядца и на душе сразу легко стало. Знамением крестным осенил себя, поясной поклон отвесил.

С детства дедом наученный, со «своим уставом в чужой монастырь не суйся», не решился более отвлекать старца. Присел на чурочку, что под сенью кедра молодого установлена была. Прикорнул, и слышит голос, вроде как деда своего:

– Жизнь, внучек, твоя безрадостной стала, потому, как от веры Христовой отошел, зашорилась душа безверием в силушку свою, надеждой на советы беспутные, греховные.

Открыл глаза – никого. Сумерки, земная твердь теплом знойного дня напоённая к ночи готовилась. Тишина особая, таёжная. Где-то ветка хрустнула от птицы или зверя, ночлег ищущего. Рядом река бежит, плеск от неё доносится до Василия, – рыба к берегу подошла и резвится.

Ночь прошедшую, в тревожных муках проведший, отдохнувший на чурочке, пришел Василий к суждению, – во всех мыслях и делах прошедших, в мытарствах нынешних и блужданиях в глуши неведомой, есть некий промысел свыше, как и появлении в этом райском уголке. Нашел спокойствие и понимание, как дальше жить. Вдруг прикосновение легкое, теплое, приятное на плече почуял.

Приподнял голову, увидел старца преклонных лет и вспомнил, как оказался здесь.

Встал Василий с чурочки, поклонился старцу и назвался: «Басаргин я, Василий Никифорович. Заблудился, случайно на твой скит вышел. Прости, что покой твой потревожил».

Старец телосложения еще внушительного, не сгорбленный, без полноты излишней, с взглядом ясным и проницательным, добрым голосом проговорил:

– Вот оно что, а деда твоего уж не Петром ли величают?

Смотрит на Василия, лицо светлое, спокойное, неотягощенное заботами прошедшего дня, трудностями и лишениями годов прожитых.

После этих слов Василий признал в отшельнике однополчанина деда, оба в войне с Наполеоном дошли до Парижа. Вспомнил, как в детстве с завистью смотрел на два его Георгиевских креста, как поражён был статью героя, как любовался красотой лица его и бородой тогда черной, словно смоль.

Услышав ответ, что Петр Илларионович действительно родной дед Василия, старец улыбнулся радостно и широким жестом указал на избу, – пригласил путника в гости. С виду дом небольшой, старый, однако внутри просторный и чистый. Пол из лиственницы аккуратно половичками чистыми укрыт.

В прихожей для одежды вешалка просторная, чтобы одежда одного не накрывала вещь подобную у другого. Для шапки, фуражки полочка отдельная. Не принято головной убор на гвоздик вешать. Вода в кедровой кадушечке, крышкой прикрыта, чтоб сглазу бесовского не было, а ковшик вверх дном положен по той же причине. Рядом две кружки малая и большая. Чтобы гостю воды испить – прежде ковшом черпают, а потом в нужную по объему кружку наливают.