– Отчего же? – спросил Крагин. – Вы, наверное, не знаете, а я вам скажу, что эти дома так и остаются здесь, потому что земля под ними никому не нужна. Но потом, с развитием города…

– Я это знаю, – перебил Капризов. – Я отлично знаю про землю. И про то, что она никому не нужна, ибо строить здесь что-либо без создания инфраструктуры, которая не принесёт сиюминутной прибыли, нет смысла. Я же специально всё изучил, посмотрел. Уверился. Иначе откуда мне знать про жителей этих, как вы сказали, бараков. Я с ними даже разговаривал. Но люди, Константин Константинович! Вы говорите: когда всё разовьётся. Да, я согласен. Но люди живут здесь и сейчас, и если бы власть хотела помочь, она с лёгкостью росчерком пера решила бы все эти проблемы. Одним росчерком.

– Так вы же и есть власть, Дмитрий Кириллович, – напомнил Крагин, откидывая окурок сигареты.

– Вам ли не знать, что власть бывает разная.

– Так вы идеалист? – осведомился Крагин.

– Не сказал бы, – не оборачиваясь, ответил Капризов. – Я только за справедливость. То, что я показал вам, это лишь часть ужаса, который творится в государстве. А дети высоких чиновников, которые занимают места в советах директоров государственных банков в двадцать пять лет или другие не менее высокие посты? А полицейские, которые призваны бороться с коррупцией, но сами разъезжают на автомобилях, цена которых равна их зарплате за десять лет? А судьи, у которых сыновья вдруг становятся прокурорами в их же губерниях? Да мало ли подобных примеров, Константин Константинович? А главное, всё это видно, всё открыто, и народ чувствует, не молчит даже иногда, но думает, что надо только потерпеть, только ещё чуть-чуть подождать – и настанет время, когда всё наладится и жизнь станет лучше, честнее, справедливей. Но этого не будет.

– И вы избрали такой странный путь, – подытожил Крагин. – Но почему этот? Простите, мне кажется, это очень наивно. Когда у нас развиты все возможные демократические институты, когда… Да вот даже вы сами на государственной службе, дерзайте!

– Современная демократия – высшая форма тоталитаризма, – убеждённо ответил Капризов. – Всё лукавство состоит в том, чтобы дать народу идею, что он якобы чем-то управляет, и под эту сурдинку и от его имени творить с ним же всё что угодно. А если говорить о настоящей демократии, – тут Капризов обернулся и скривил рот, – то это высшая форма глупости, когда к власти может прийти клинический идиот. Но не об этом сейчас. Я ответил на ваш вопрос?

Крагин помедлил.

– В некоторой степени да, – пространно заявил он. – Вы за справедливость, за правду. За всё хорошее против всего плохого, но не идеалист. И знаете, я вам почему-то не верю. Не знаю почему, но не верю. Всё, что вы сейчас говорили, слишком просто и слишком наивно. Вам не кажется, что ваш монолог похож на монолог какого-нибудь супергероя в маске из американских фильмов? Наверное, поэтому я вам не верю.

– Ваше право, – безразлично ответил Капризов, открывая дверь автомобиля и собираясь сесть. – Как я сказал, у меня нет литературного таланта описать то, что я чувствую, когда вижу масштабы ужаса, уродливым проявлением которого выступает в данный момент этот Прядильный тупик. Может быть, как-нибудь потом. Единственное, что я могу сказать в своё оправдание: ни один порядочный и неравнодушный человек не может оставаться в стороне, когда видит горе и несправедливость в отношении простых людей, совершаемую властью.

Крагин посмотрел на советника искоса.

– И вы хотите в качестве порядочных привести к власти нас?

Господин Капризов понял вопрос и, чуть улыбаясь, закачал головой.