– Дамы и господа, – приподнявшись и опершись руками на стол, заговорил Капризов, стараясь никого не обделить свои взглядом, – в первую очередь хочу заверить, что этими документами я не преследовал цели кого-либо обидеть, а поступил так лишь, как я уже неоднократно заявлял, из экономии времени. Вполне возможно, мне следовало бы встретиться с каждым из вас отдельно и обсудить имеющиеся вопросы наедине. Но я решил иначе. И кажется, не ошибся. Ведь насколько лучше и, так сказать, честнее собраться нам всем вместе и откровенно поговорить, глядя друг другу прямо в глаза. Итак, я хочу сделать вам, дамы и господа, несколько предложений…

Иудин усмехнулся.

– Вы что-то хотите добавить, Игорь Эдуардович? – неожиданно оборвав свою речь, обратился к нему Капризов.

Он нарочно заучил все имена и отчества гостей, с тем чтобы произвести дополнительный эффект, обращаясь к ним лично, а заодно завладеть их расположением. В самом деле, Иудина это на секунду смутило, но затем, вновь собравшись, он с фальшивым безразличием ответил:

– Ничего особенного, можете продолжать. Я только подумал, что если таким образом вы хотите склонить нас к чему-то… По крайней мере, со мной такой номер не пройдёт, только зря стараетесь.

– Игорь, – взволновался Престольский, который давно ёрзал на стуле, – помолчи, пожалуйста. Дай договорить человеку.

Иудин только развёл руками.

– О, нет-нет, Игорь Эдуардович, – заговорил опять Капризов, – я вовсе бы не хотел, чтобы вы так обо мне подумали. Признаюсь, дамы и господа, – обратился он уже ко всей публике, – даже немного обидно. Я желаю, чтобы моя задача состояла лишь в том, чтобы быть с вами здесь и сейчас как можно более откровенным. И, согласитесь, глупо было бы с моей стороны не предпринять ряд мер, которые в случае неудачного завершения нашего откровенного разговора защитили бы меня в будущем. Эти зелёные папки, что лежат перед вами, скорее не штурмовое оружие, а оборонительное. И призвано оно защищать меня самого от вас, как бы это парадоксально ни звучало, а вовсе не для того, чтобы я этой информацией вас к чему-либо принуждал… Итак, перейду к своим предложениям. Как вы уже поняли из моего представления, я явлюсь советником по работе с общественными проектами при губернаторе. И – внимательно слушайте, дамы и господа, сейчас случится первое откровение – в мои обязанности входит вести с вами работу. Вы – я это знаю, да и местные власти тоже – компания весьма сомнительная. Но опять-таки прошу на меня не обижаться. Вы, откровенно говоря, местная камарилья, состоящая сплошь из негодяев…

На этих словах господину Капризову пришлось прервать свою речь, ибо приглашённые принялись с гневными криками вскакивать со своих мест, загромыхали падающие стулья, посыпались листки из папок, а перед Шведом из опрокинутого стакана Престольского пролилась вода… В общем, начался хаос. Стоящий у дверей Минусов вновь подскочил к столу и, как бы обхаживая негодующих, принялся повторять:

– Я же говорил! Он мерзавец! Настоящий мерзавец! К нам подослали провокатора! Не слушайте его! Провокатор! Вы понимаете, что он нам сейчас сказал?! Мерзавец! Мелкая дрянь!

Пока все были заняты своими оскорблёнными, а потому раздражёнными чувствами, Меркулов, тихо подкравшись к двери, запер её на ключ, а затем вернулся и сел на прежнее место в ряду стульев, стоящих вдоль стены.

Господин Капризов остался удовлетворённым тем впечатлением, которое произвёл на гостей.

– Неслыханная дерзость, – пафосно вещал писатель Стуликов, обращаясь то к одному своему соседу, то к другому. – Я бывал в разных учреждениях, общался со множеством людей, в том числе и со служащими в тюрьмах. Но даже там, в месте мрачном, где сидят люди доброй воли, куда ссылают, может быть, лучших представителей нашего общества, со мной так не обходились. Даже там понимали, что писатель – это человек тонкий и неуравновешенный. Осознавали, что я могу, если довести, и чем-нибудь тяжёлым грохнуть. Но тут, казалось бы, в мире цивилизации, где человек человеку должен быть братом…