Воздух в деревне Брохль и в самом деле был чудесным, но мне отчаянно не хватало городской суеты и общения. Деревенские жители были людьми обстоятельными, консервативными, и хотя не обижали нас с мамой, но относились к нам настороженно, не понимая, как могут две женщины жить в лесной избушке, не сеять, не пахать, не ткать, а – страшно предположить! – торговать в ближайший город сладостями.

Маме, конечно, это ничуть не мешало – она и не желала бы ни с кем общаться кроме как в пределах «продаю-купи», но мне было скучно.

Скучно, тоскливо, грустно.

Мне только что исполнилось семнадцать, и я тосковала по городскому шуму, мне хотелось окунуться с головой в стремительный бег жизни, видеть новых людей, узнавать новые рецепты, а не отвечать на замечание «чудесная погода сегодня, как раз, чтобы дергать репу». Но с мамой я не спорила, как не стала спорить, когда она засобиралась в город, чтобы купить еще сахара – уже созрел шиповник, и мы собирались варить целебное варенье, которое потом знающие хозяйки раскупали влёт и не торговались о цене.

Проводив маму, я взяла корзину, в которую вполне могла спрятаться сама, и отправилась в лес, собирать шиповенные ягоды.

Я вернулась домой, когда солнце почти скрылось за макушками деревьев. Поставила полную корзину у порога и сразу умылась, а потом, решив не утруждать себя приготовлением ужина, достала коробку с дынными цукатами. Грызя сладости, я сидела в плетеном кресле-качалке, давая отдых ногам и спине. Часок погоняю лодыря, а потом начну перебирать ягоды. Матушка приедет завтра или послезавтра, и у меня всё должно быть готово.

Птица стукнулась в стекло крохотного окошка, и я вздрогнула от неожиданности. Но птаха уже мелькнула белым комочком, вспорхнув с подоконника. Я встала, потягиваясь, и в этот момент дверь распахнулась.

Крючок вылетел из паза и улетел к печке, дверь ударилась о стену, повернувшись на петлях, и в дом ворвался мужчина, держа на руках женщину. Он не заметил и опрокинул корзину с шиповником, и красные блестящие бочоночки ягод рассыпались по полу.

- Помогите… она ранена… - хрипло выдохнул мужчина и прислонился плечом к косяку, тяжело дыша и тревожно вглядываясь в лицо женщине.

Впрочем, сначала они оба показались мне лесными чудовищами из сказок, какие любили рассказывать в Брохле – оба были перепачканы болотной грязью до ушей и… заляпаны кровью.

Кровь падала на выскобленный добела пол крупными каплями, и именно это привело меня в чувство.

- Кладите ее поскорее, - я указала на кровать в углу, и мужчина прошел к ней, оставляя грязные следы и нещадно давя ягоды, которые я собирала с таким усердием.

Мужчина уложил женщину осторожно, но она все равно застонала, не открывая глаз. Он погладил ее по щеке и взглянул на меня.

Ой, да можно ли было назвать его мужчиной?! Только тут я поняла, как ошиблась – меня обманули низкий голос и высокий рост. Нет, передо мной был вовсе не мужчина – парень, даже мальчишка, лет семнадцати или меньше. Слой грязи покрывал еще по юношески-округлые щеки, на которых только-только начал обозначаться пушок, но выражение глаз было совсем не детским.

Я посмотрела на них – и на меня плеснулось отчаянье, злость, надежда, гнев и плохо сдерживаемая ярость. Столько чувств не может отражаться в детских глазах…

А глаза у мальчишки были синие – как небо в ясный полдень. Даже ещё ярче, ещё пронзительнее. Синие глаза, черные ресницы, черные брови вразлет… Никогда раньше я не видела таких красивых глаз, и теперь помимо воли засмотрелась, позабыв о страдающей женщине. Это было непростительно с моей стороны, но за год житья в Брохле я встречала мало красивых людей, и ни одного – синеглазого.