Лиза подняла голову и улыбнулась официальной улыбкой.

Руслан отбросил челку.

– Я хотел…

И на этом слове встретил ее взгляд. И замолчал.

Лиза сама не смогла бы объяснить, что он там увидел, в ее глазах. Вроде бы она старалась никакого особого презрения по поводу и без оного не изображать.

Но Руслан что-то увидел – точно. Или почувствовал, что ли?

– Извините, – совсем другим голосом оборвал он сам себя. И улыбаться перестал. Но чемодан взял и легко заправил его в открывшиеся двери троллейбуса.

– Спасибо, – пробормотала Лиза.

Руслан пожал плечом и с тем же новым равнодушным выражением лица откатил чемодан на заднюю площадку.

Лиза как-то сразу поняла, что никакого разговора не получится. Поняла, обиделась и прикусила язык, чтоб зря не начинать. Но чем больше она его рассматривала, тем сильнее ей хотелось познакомиться. Руслан был не таким, как мальчишки в Лизином классе. Он вообще не был похож ни на кого из ее знакомых.

«А он красивый», – ни с того ни с сего подумала Лиза.

То есть, наверное, вряд ли про него так сказал бы кто-то с точки зрения классических понятий о красоте, но для Лизы это ничего не меняло. Зря она так на него посмотрела и подумала зря. Что вот ей теперь делать?

Троллейбус ехал быстро. Лиза схватилась за поручень и боялась отпустить. За окном темнело, в салоне мигали лампочки, и все вокруг казалось больным и призрачным. Как в больнице, где Лиза провела этой весной две недели. Две бесконечных недели, за которые запросто можно было сойти с ума. Или поседеть. Или просто разучиться жить нормальной жизнью нормального человека.

Она никогда бы не поверила, что за две недели может так похудеть и измениться внешне. То есть меняться Лиза, наверное, начала в первую же ночь, но едва ощутимо. А перед выпиской перемены бросились в глаза.

В больнице вообще выходило на первый план главное, а остальное отваливалось, как высохшая шелуха.

Оказавшись на узкой кровати, странно поставленной не у стены, а на расстоянии сантиметров двадцати от нее, Лиза сначала была уверена, что мгновенно уснет. Она устала насквозь, до последней капли, тяжко и почти невозможно. Но вместо сна к ней пришло отупение, от которого хотелось подышать ртом и погрызть пальцы, а за ним – тревога, ни о чем конкретном и сразу обо всем.

Это оказалось непривычно и почти больно. Нужно было что-то сделать, а не валяться на казенном белье и то ли думать, то ли бредить. Она же не в психушке лежала и не в неврологии, чтобы нервы вели себя вот так. Это там, наверное, уместно, а в обычном терапевтическом отделении трястись от непонятных страхов ни к чему и не с чего.

Лиза попыталась считать баранов, но те не считались. Зато вместо баранов она начала думать о людях, и ладно бы обо всех подряд – нет, только о самых-самых. Тех, из-за которых оказалась в больнице. От этого сон, если и приближался, то теперь улетел совсем далеко, и Лиза вспомнила о последнем средстве – старой-старой игре. Сначала они играли в нее с мамой (тогда мама была еще прежней и играла с Лизой), а потом Лиза одна, про себя, когда не могла успокоиться или заснуть.

Все было очень просто: лежишь с закрытыми глазами и вспоминаешь названия фильмов на каждую букву алфавита. Самые редкие, вроде Ы, конечно, пропускались, а остальные – ни-ни, даже если ни одно название не шло на ум.

Лиза закрыла глаза и осторожно поправила одеяло. Одеяло и то от усталости и бессонницы превратилось в источник тревоги. Лизе казалось, что оно обязательно свалится на пол, и тогда придется шуршать в темноте, подбирая его, а от шуршания могут проснуться соседки. Плохо же, если так.