Олеандр распахнул дверь и угодил в объятия. Повезло – успел до того, как приятель снес бы дверь вместе с домом. Ребра затрещали, скованные огромными ручищами. Рослый, щеголяющий развитой не по возрасту мускулатурой друг обнял его крепко-крепко, до треска костей. Потом отпрянул. Встряхнулся и снова обнял.

– Да жив я! Жив! – прохрипел Олеандр и покосился на выглянувшего из-за веранды скакуна. – Ты зачем элафия напугал?

– Да оседлать его всё пытаюсь, а он не даётся, – проворчал Зеф. И взвыл, как угодивший в капкан зверь: – У-у-у! Я ж как вырвался, так к тебе помчался сразу. Думал, не свидимся уж. Мастер Аспарагус сказал, очнулся ты, а я на посту! Ты это… Как ты? Нельзя ж лакать, что попало, ну! Нектар этот… Подлый Змей яду подлил!

– Чего? – Олеандр уперся ладонями в грудь приятеля и оттолкнул его, вырвался из хватки.

– Сынок Цитрина, – Зеф отступил на шаг. Солнечные блики прыгали в его кудрях, подсвечивали крупинки пота. – На кой он в Барклей-то приполз? Не кочуется? Решил тебе подгадить?

Ну и чушь! Да кто в здравом уме заподозрил бы Рубина в отравлении?!

– Чепуху мелешь, – проговорил Олеандр. – Я ему жизнью обязан. Где он, кстати? Не знаешь?

Зефирантес крякнул.

– Поди угляди за змеёй, – пропыхтел он. – Либо уполз, либо невесть где шастает, детвору распугивает.

Что ж, на сочувствие Рубин ожидаемо не растратился. Он вечно кривился, когда существа проявляли слабость, не вел и речи о поддержке. Стоило отдать ему должное, не требовал он участия и от других, предпочитая залечивать и осмысливать пинки судьбы в одиночестве.

– А Фрез? – Олеандр возвратился в дом. И посмотрел на склянки с итанга, до сих пор стоявшие на столике у ствола. – Ей рассказали о яде?

– Чего не знаю, того не знаю, – донёсся из-за спины густой бас. – Отцу её сообщили вроде.

– Понятно! Идём.

– Куды?

– Прогуляться хочу.

Сорвав с крючка накидку, Олеандр перекинул её через плечо. Потом подхватил сосуд с целебной выжимкой. Выскользнул во двор и запер дверь. Покосился на друга и обжёгся о его взгляд. Зеф глядел на него как дитя на сражавшихся на плацу воинов: не то со страхом, не то с восторгом и благоговением.

– В бутылке и правда аурелиус нашли? – шепнул он и сжался, словно в кустах притаились враги.

Хотел бы Олеандр, чтобы ему почудилось, но…

– Правда.

***

Стоило отдать Аспарагусу должное: взывая к сохранению тайны, он укоротил языки – хотелось верить, не в прямом смысле слов – всем, кто знал или вызнал о произошедшем. Никаких шепотков об отравлении, о судных листах, разве что о смерти Спиреи поселенцы шептались по углам.

Жаль, на затяжное затишье рассчитывать не приходилось. Дриад ягодами не корми, дай языками потрещать. Проговорится один хранитель… Нет, просто намекнет – и вести о случившемся пронесутся по лесу. У каждого куста Олеандра повстречают беседы об отравлении и аурелиусах, притом уже изрядно извращённые.

И все же сейчас он ступал по тропам, не страшась, что на него налетит толпа голодных до подробностей собратьев. Ступал твердо и старался не выдавать упадка сил. А лицо подставлял солнечному свету, который оживлял, напитывал кровь и плоть теплом и распушал листву на предплечьях.

Зеф следовал за ним тенью, как прирученная мантикора на веревке. Переговариваясь, они миновали заставленную бочками тропу и замерли на перекрёстке. Лохматый дриад в потрёпанной рубахе и шароварах преградил путь, подскочив к Олеандру.

– Господин, – парнишка бегло поклонился и протянул несколько листков, – прошу, посмотрите. Ваша помощь нужна.

– Почему моя-то? – Олеандр мысленно застонал. Но листы перехватил и быстро перебрал, скользя глазами по строчкам. – Обязанности правителя Аспарагус исполняет, не запамятовал?