Поезд на редкость мягко тронулся.

– Как это нет? – ухмыльнулся пожилой матрос. – Вона доктор, вроде, на верхней полке от безделья томится. Или ты не доктор?

Домбровский понял, что это его шанс.

Спустился вниз:

– Коротко и ясно опишите что за ранение.

– Трех офицеров на Верхней балке остановили, – начал объяснять один из «комиссаров». Ну документы у них…

– Подробности оставьте. По делу.

– Ну, по делу… Короче, один за шашку, другой за наган. Успели, падлы, махнуть и выстрелить. Мы их, конечно, порубали, а товарищ Эйдгер… Я помощник комиссара товарищ Линдгерс.

– Так. Все отсюда вон. Останьтесь только вы, – Домбровский указал на Линдгерса и пожилого матроса. – Найдите спирта или самогона.

– У кого самогон! – закричал один из затянутых в кожу комиссаров, побежал по вагону. Остальные быстро вышли.

– Окно приоткройте, духота невыносимая.

Это указание Александра выполнил матрос.

С комиссара сняли бинты, раздели. Он был в сознании, но говорил что-то бессвязное. Из его слов можно было разобрать только часто повторяемое: «… на свете много чего хорошего…» В лысой, как коленка голове, рана оказалась неглубокой, шашка содрала только часть скальпа, почти не повредив черепа. И с пулей «повезло». Она застряла во втором справа ребре, частично раскрошив его, но не сломав. Видно, смягчила удар пули, которая шла по касательной, авиационная куртка из плотной кожи.

Вскоре принесли штоф самогона. Сначала Домбровский обработал им раны, потом попросил у солдат нож. Ему дали австрийский трофейный с костяной ручкой. На смоченной самогоном и подожженной тряпке прокалил лезвие, а затем ловко подрезав часть тканей раненого, выковырял из груди смятую пулю. Она упала на пол, закатилось под лавку. Ее тут же достал товарищ комиссара, положил в карман.

Домбровский влил в рану самогона. Эйдгер закричал. Его прижали к лавке. Теперь поляк попросил солдат раскурить сигарету, прижег ею кровоточащее отверстие в груди. Комиссар на этот раз взвыл, дернулся несколько раз всем телом, затих.

– Не помер? – спросил матрос.

– И нас с вами переживет, – ответил Александр.

Разорвал на себе нижнюю рубашку, перебинтовал плотно комиссара.

– Рану на голове зашить надо, – сказал поляк. – Найдите иглу с нитками.

Довольно быстро принесли и то, и другое. Домбровский велел матросу стягивать на голове кожу, а сам быстро принялся широкими стежками сшивать её нитками. Когда закончил, обработал самогоном, перевязал. Во время этих процедур Эйдгер не издал ни единого звука. После открыл вполне осмысленные глаза: «Спасибо, товарищ». «Живите долго и счастливо», – ответил Домбровский.

Ему крепко пожал руку Линдгерс:

– Мы очень вам благодарны, товарищ. У меня нет с собой денег, но вот.

Помощник комиссара достал из кобуры револьвер, протянул Александру:

– Возьмите, от всего сердца, товарищ. Вижу, вы попали в переделку, одежда на вас потрепанная, а лицо… из дворян?

Отпираться было бессмысленно, Домбровский кивнул.

– Это даже хорошо, – неожиданно сказал Линдгерс. – Революция должна сплотить всех, только тогда мы построим новый мир.

На ближайшей станции комиссары вышли. Александра отвел в сторону пожилой матрос:

– Вот что, Домбровский. То, что ты красного комиссара подлечил, конечно, хорошо. В переделку попал? Только исподнее на тебе, которое ты на бинты рвал, чистое, генеральское. Я, брат, в этих делах ушлый. И ты, я смотрю, не промах. Так вот не промахнись в другой раз. Следи за маскарадом. Езжай с миром куда тебе надо, но мой тебе совет- ежели надумаешь с большевиками воевать, больше мне на пути не попадайся. Не пощажу. Знаю, коммунисты обманут народ. По- другому на Руси не может быть. Вам генералам, дворянам и помещикам в феврале дали шанс, но вы его профукали и нет вам более никакой веры. Теперь праздник толпы. Народ устал от духоты. Он хочет подышать очередным сладким, каким еще никогда не бывало, обманом. Хоть немного. Как кокаином, а там… все одно пропадать.