– Нет здесь никого, – буркнул в ответ Захар.

– Господин обер-лейтенант и сам видит, что здесь никого нет, – вновь услужливо перевёл сказанное офицером учитель, – он тебя спрашивает, куда они ушли?

– А я почём знаю, кто куда ушёл, – всё также спокойно ответил лекарь.

– Не хочешь говорить? Смотри, пожалеешь, – пригрозил фашистский прихвостень и добавил, указывая на окровавленные бинты, валявшиеся на полу, – а это чьё?

– Так это я собачку лечил, – негромко пробурчал хозяин дома.

– Собачку, говоришь? – вскипел от такого наглого вранья полицай, – а это тоже собачкино?

Бывший учитель указал на лежавшую на столе пулю со следами крови, которую лекарь только что извлёк из тела раненого партизана. Он всем своим видом и действиями пытался показать начальству свою преданность и расторопность. Офицер тоже обратил внимание на кусочек свинца, недавно вылетевшего из немецкого оружия, и теперь строго и вопросительно смотрел на Захара.

– Так шальная пуля в собачку попала, – продолжал развивать свою теорию лекарь.

Полицейский ещё более взбесился. Его лицо налилось кровью, а маленькие ладошки сжались в кулачки, которые он был готов пустить в ход по первому сигналу своего хозяина.

– Ты знаешь, что с тобой будет, если ты не будешь с нами сотрудничать? – чуть не вопил он, брызгая слюной.

Захар промолчал, не желая больше нагнетать обстановку. Он прекрасно понимал, что все улики налицо, и его сказки, которые он рассказывал своим незваным гостям, лишь подливают масла в огонь ненависти, который и без того полыхал в груди у этого коротышки. Не дождавшись ответа, бывший учитель вопросительно посмотрел на офицера. Тот несколько секунд изучал лицо хозяина дома, после чего коротко отдал какое-то распоряжение. Двое громил, стоявших у дверей, тут же подскочили к Захару и, схватив его за руки, поволокли на улицу. Выйдя за порог, они жёстко толкнули его к стене дома, а сами отошли на пару шагов, вновь взяв автоматы наизготовку. В холодном свете луны фигуры людей казались ещё более зловещими. Захар видел лишь их тёмные силуэты, но всем своим нутром ощущал ту непомерную злость, которая исходила от них. То ли прохладный осенний ветерок повеял с их стороны, то ли это было морозное дыхание самой смерти, но лекарь ощутил, как этот холод проник прямиком в его сердце. Выскочив на улицу вслед за автоматчиками, полицейский снова завизжал:

– Ну, так что, скажешь, где партизаны?

Лекарь молчал, глядя прямо в лицо исходящему злобой человеку, от чего тот вдруг немного поутих, а по спине пробежали мурашки. Переводчик, словно ошпаренный, отскочил на несколько шагов назад и, приняв подобострастное выражение лица, что-то залепетал на немецком языке вышедшему из дома обер-лейтенанту. Тот выслушал всё, что сказал подчинённый, бросил короткий взгляд на старика, стоявшего у стены. Хотя лицо офицера и находилось в тени, но Захар, стоявший у стены, отчётливо видел, что в его глазах сейчас не было ничего человеческого, это были жёлтые глаза рептилии с узкими полосками зрачков, а между раздвинувшихся губ подрагивал раздвоенный змеиный язык. Длилось это видение, которое заметил один лишь лекарь, всего лишь несколько мгновений, после чего эсэсовец вновь обрёл свой прежний вид и, сделав еле заметный взмах головой в направлении пленника, развернулся и пошёл к мотоциклу. В то же мгновение раздался громкий, сухой треск автоматов, Захар увидел вырвавшееся из стволов пламя, и что-то обжигающе-горячее больно ударило в грудь, отбросив его тело на кирпичную стену дома. Боль длилась недолго. Через мгновение она сменилась необычайной лёгкостью. Теперь, из двух присутствующих здесь Захаров, остался только Захар-наблюдатель. Захара, находящегося в теле, больше не существовало.