– Может, снести икону куда-нибудь, где их оценивают? Вдруг она денег немалых стоит?

Но Геннадий Иванович стоял на своем:

– Пусть висит как память о бабушке.

Две маленькие фотографии паспортного формата советских времен, матери и отца Геннадия, стояли прислонясь к иконе, но из-за малости их размера невозможно было составить себе представление ни о внешности, ни тем более о характерах изображенных людей.

Опустив взгляд на письменный стол, Геннадий увидел много детских неумелых рисунков-каракулей: дети учились рисовать. Детей он любил безмерно и, взяв бережно несколько рисунков, аккуратно погладил их. «А ведь я когда-то неплохо рисовал, учительница даже восторгалась, уговаривала после окончания школы идти в специальное училище, продолжить обучение изобразительному искусству», – вспомнил Геннадий и грустно усмехнулся.

«Может, надо было прислушаться к ее словам?»

Он взял со стола чистый лист бумаги и попытался нарисовать лицо жены, детей – не получилось: вроде и похоже выходило, а все равно не они.

Тогда Геннадий стал осматривать комнату: «Что бы еще нарисовать?» Взгляд его упал на икону Николая Чудотворца. Вскоре весь лист бумаги покрылся изображениями лика святого. Сам не осознавая того, принципы канонической иконописи он ухватил быстро, рука твердо выводила линии, но глаза – глаза в отличие от глаз на иконе были живые: глаза человека много страдавшего и пережившего. «А что? Получается! И не хуже, чем на иконе, – подумал он, посмотрев на свои рисунки. – А что глаза живые, так это мне даже больше нравится. Ведь что-то помнит до сих пор рука – помнит! Но кому нужны сейчас иконы, если богом стал золотой телец?»

Хлопнула входная дверь квартиры, потом послышались быстрые шаги младшей, подбежавшей сзади к отцу, и вскоре из-за спины он услышал: «Мам, посмотри, а ведь хорошо у папы получается!» Младшая была в восторге. Из комнаты жены, куда супруга сразу же ушла переодеваться, мельком взглянув на рисунки, послышалось:

– Может, удастся продавать изображения святых? А то денег в доме вечно не хватает.

– Ты уже с работы вернулась и за детьми успела забежать? – машинально спросил супруг. – Выйди в коридор, Зина, разговор есть.

Они вышли из комнаты.

– Что-то случилось? – напряглась жена.

«От разговора все равно никуда не уйдешь», – подумал Геннадий.

– Завод наш с завтрашнего дня закрывается: обанкротился, и все работники становятся безработными, расчет дадут позже, как смогут, – выговорил он скороговоркой.

Зина как стояла в коридоре, так тихо по стеночке и сползла на пол.

– А?.. – только и сказала она перед тем, как зареветь бестолковыми жалостливыми и нескончаемыми бабьими слеза ми с причитаниями, как на похоронах.

Когда она немного поутихла, взяв себя в руки, но еще всхлипывая, произнесла:

– Ты, Геночка, прости, не говорила тебе, чтобы не рас страивать, а уже полгода скоро будет, как я в НИИ не работаю: сдали все помещения в аренду, бизнес-центр это у них теперь называется.

Геннадий так же медленно сполз по стеночке в коридоре и оказался сидящим на полу рядом с женой, обнял ее, прижал к себе, да так и просидели вдвоем с полчаса.

– Ну и как же мы выкручиваться теперь будем, Зин?

– Я уже полгода выкручиваюсь как могу, тебе ведь зарплату уже полгода как не выдавали: с утра на вещевом рынке продавщицей стою, барахлом разным торгую, – сказала жена. – В четыре вечера сдаю выручку хозяину палатки и иду мыть полы в коридорах в тот самый бизнес-центр. Уборщицей, и то с трудом устроилась: нигде не хотят русских брать на работу – мол, умные мы очень и законы знаем.

– Вот и мне теперь работу искать, – грустно произнес муж.