Гилас оглянулся. На берегу спускали на воду еще одну лодку. Только этого не хватало! Не успел мальчик и глазом моргнуть, а воины уже запрыгнули на борт и схватились за весла. На носу сидел лучник. Вот он прицелился… Гилас пригнулся. Стрела вонзилась в борт и застряла, подрагивая.

Беглец греб так отчаянно, что казалось – вот-вот порвутся мышцы. «Дурак!» – ругал он себя. Для кефтийцев Вороны не враги и не угроза: они заодно!

Гилас с трудом пытался обогнуть чернеющий в темноте мыс, и тут лодку подхватило сильное течение. Ее понесло прямо к белой стене тумана. Все вокруг окутала плотная пелена, и крики воинов сделались приглушенными, едва различимыми. Море помогло Гиласу!

Надежда придала мальчику сил. Он заработал веслами энергичнее, все дальше заплывая в густое марево. Через некоторое время Гилас замер, прислушиваясь. Ни голосов, ни взмахов весел. Слышно только плеск волн о борта лодки и собственное прерывистое дыхание.

– Спасибо, – прошептал Гилас, обращаясь к неизвестным духам.

Он греб, пока не выбился из сил. Кое-как втащил весла в лодку и свернулся калачиком на дне. От сырости туника прилипла к телу. А Море между тем нежно укачивало его на своей соленой груди…

Гиласу приснилась девчонка-кефтийка. Даже во сне он разозлился: и здесь от нее покоя нет! Она стояла на берегу, размахивала горящей головней и злорадно ухмылялась.

– Где моя сестра? – прокричал Гилас.

– Не ищи, не найдешь! – пропела та, дразня его. Во сне Гилас понимал по-кефтийски. – Сам виноват – пошел не в ту сторону! Теперь не встретитесь!

Рука девчонки росла, становясь все длиннее и длиннее. Вот она ткнула головней в борт лодки и прожгла дыру. Внутрь хлынула вода. А сумасшедшей хоть бы что – только хохотала:

– Люди-с-плавниками поймали Исси, и тебя тоже схватят!

Гилас вздрогнул и проснулся.

Туман рассеялся. Небо светлеет. Волны покачивают лодку. Гилас сел, сонно моргая. На востоке уже пробуждается Солнце: небо окрашивается предрассветными красками. А на западе… На западе больше не видно берега. В панике Гилас повернулся на север… на юг… на восток… опять на запад.

Земли нигде нет. Вокруг одно бескрайнее Море.

Ночью Море шумит иначе, чем днем. Пирре кажется, будто оно над ней смеется. Хотела сбежать от судьбы, но не тут-то было. Пирра рассудила так: если изуродует лицо, свадьбы не будет. Но нет – зря только обожглась.

Щека пылает от боли. Пирра все вспоминает момент, когда прижала головню к коже. Запахло горелой плотью. А потом откуда-то взялся дикарь, который пялился на нее из темноты. И все оказалось напрасно.

– Возьми, – велел Усерреф.

Раб стоит на коленях у входа в ее шатер, держа полоски тонкого льна и мелкую алебастровую миску с какой-то зеленой жижей. На плаще Усеррефа капельки от влажного тумана. И подбородок, и затылок обросли темной щетиной. На красивом лице ясно читается осуждение. Как и все египтяне, Усерреф верит, что красота – дар богов. Считает, что Пирра совершила кощунство.

– Что это у тебя? – спросила Пирра.

– Целебная мазь, о избранная.

Плохо дело. Так официально он к ней обращается, только когда очень зол.

Ни слова не говоря, Усерреф протянул ей миску и сел на пятки. Пирра погрузила палец в жижу, потерла щеку. Стало еще больнее. Пирра изо всех сил сдерживалась, чтобы не разреветься.

– Не так, – пробормотал Усерреф. Выхватив у Пирры миску, обмакнул в мазь полоску льна, запрокинул голову девочки и положил влажный компресс на ожог. Пирра так плотно стиснула челюсти, что зубы чуть не раскрошились.

Усерреф нахмурился еще сильнее.

– Останется шрам.

– Для этого и старалась, – проворчала Пирра.