– Не намерен ли ты употребить это когда-нибудь в пищу, Акбар? – спросил я.

– Нет, конечно же, нет. Но я намерен его продать, – и заметив мой укоризненный взгляд, добавил: – Всё в порядке, я тщательно вырезал больное и прочёл подобающие молитвы.

В тот день все были подавлены и несчастны; даже маленькие девчонки бросили свои игры. Я выделил Акбару некоторое количество денег, и в ближайший базарный день он приобрёл хорошую молодую лошадь, так что старая была вскоре забыта. Как раз в тот самый момент, когда Акбар покупал лошадь, к нему подступился один из комиссаров ЧК, возвращавшихся в составе группы красноармейцев с гор Чимгана:

– Мы искали в горах след Назарова, но не нашли. А я никогда не сомневался, что тебе, будь ты проклят, известно, где он!

Вскоре Тата-джан заглянула в моё убежище:

– Тахир, Камар-джан затевает недоброе. Грозит пойти и заявить Советам, что Акбар прячет русского в своём доме.

– Но ведь она же знает, что все мы будем за то расстреляны!

– Это, говорит, её не волнует. Тахир, дай ей сто рублей, и пусть затихнет.

Конечно же, я дал. Она сразу же просияла и поклялась молчать. А на следующий день Акбар послал за муллой, дабы тот урезонил её прекратить свои глупости и остаться с мужем. Я слышал мягкую убедительную речь муллы, которая, в конце концов, достигла определённого компромисса: жена согласна жить в мире с мужем при условии… что ей купят новые сапожки и калоши! После заключения такого «договора» в семье Акбара установились на время мир и спокойствие.

Приближалась Пасха. В начале Страстной Недели поползли слухи, будто в пасхальную ночь, когда Православная Церковь отправляет богослужения, будет назначен комендантский час, а караулы на дорогах будут удвоены. Акбар, сообщив мне об этом, предложил отправиться с ним вместе на пасхальную ночь в Ташкент, дабы я мог встретиться со своей женой. «У тебя отросла борода, ты выглядишь как сарт, и в одежде сарта ночью тебя никто не узнает, а к утру мы вернёмся». Мысль пришлась мне по душе, и я стал размышлять, как привести её в исполнение. Но, увы, всё сорвалось.

Неожиданно пришло ещё одно тревожное известие – особыми отрядами ЧК будет предпринят повальный обыск во всех населённых пунктах вдоль дорог и даже в отдалённых фермах, в каждом доме, сарае, во всех углах и закоулках. Ищут какого-то важного для них человека. Было ясно, что речь идёт обо мне. В среду Акбар вернулся с базара очень рано и сразу же заглянул ко мне в убежище: операция, говорит, начнётся завтра рано поутру; отряды уже прибывают, патруль на мосту усилен.

– Что делать, Акбар, – спрашиваю, – куда скрыться?

– Ума не приложу, Тахир, положение ужасно, надо думать.

– Если все дороги и мост перекрыты, остаётся вплавь через Чирчик и спрятаться на том берегу у киргизов в камышах. Помогла бы твоя лошадь.

– Река разлилась, придётся плыть около мили.

– Лучше утонуть, чем живым попасть в руки убийцам!

– Невелика разница, утонешь или нет, потому как киргизы, хоть и дадут тебе убежище, но живут открыто и болтуны такие, что в миг о тебе все вокруг будут знать, и попадёшь ты в большевистские клещи!

– Как же быть?

– Готов обед, Тахир, приходи и покушай, там что-нибудь придумаем.

Признаться, мне было не до обеда. Ели молча. Когда выпили чаю, Акбар предложил вот что: «Оставайся как есть, Тахир, а за ночь Юлдаш и я замуруем тебя в стене, замажем кладку сверху грязью, посыплем пылью и сажей. Стена будет выглядеть как старая, никто и не подумает, что внутри кто-то есть».

Ничего иного не оставалось, как согласиться быть заживо погребённым. Мы приволокли бак с водой, кучу глины и камней и принялись за работу. Ограда росла быстро и вскоре отрезала меня от внешнего мира. Осталось узенькое отверстие, но и оно скоро исчезло. В моей норе воцарился мрак, как в могиле. Я слышал лишь, как Акбар и Юлдаш лихорадочно трудятся в полном молчании.