– Сначала во весь рост. Потом наезд до самого крупного. Одни глаза, – шепотом подсказал я Грише. Ольга услышала.

– Рада, что мы понимаем друг друга, – сказала она.

– Может быть, нам с этим господином выйти? – спросил я, взглядом показав на Дубового.

– Да, – сказала она. – Так будет лучше.

Мы с Дубовым вышли в пустой коридор.

– Я рад, Борис Александрович, что мы будем работать вместе. Мне нравится ваш стиль. Умеете зацепить главное. Это не каждому дается. Я бы даже сказал – очень мало кому.

– Я тоже очень рад. Особенно тому, что у меня вдруг обнаружился стиль. Кстати, что это за штука такая? Просветите.

– Извините, я недоговорил. Мне нравится ваш стиль в кадре. И абсолютно не симпатичен стиль поведения за кадром. Вы все время нарываетесь на противоречия и острые углы. Поэтому у вас так много синяков и ссадин.

– Трудное детство, неважное воспитание. Двор, улица, перестройка.

– Конечно, конечно. Папа – крупный партийный функционер, затем вице-президент ассоциации малых промышленных предприятий. Престижный университет, не менее престижные и очень дорогие курсы тележурналистов. Продолжать?

– Вы, случаем, не из… органов?

– Из них, родимых, из них. Так сказать, по совместительству, в свободное от работы отпускное время. Ради весьма приличного гонорара. Вас, кажется, тоже не обидят в случае благополучного окончания?

– Так далеко не заглядывал.

– Как профессионал, вижу, что у нас пока диаметрально противоположное отношение друг к другу. Вы мне почти нравитесь, я вам – пока не очень. Уверен, со временем противоречия сгладятся, а пока давайте работать. Каждый занимается своим делом в пределах своей компетенции. Согласны?

– Насколько понимаю, альтернативы пока не предвидится.

– Не предвидится.

– Тогда я согласен.

– Прекрасно.

– Но с одним условием.

– Я вас внимательно слушаю?

– Не называйте меня Борисом Александровичем. Мне все время кажется, что вы разговариваете с кем-то другим. Хочется оглянуться и отойти в сторону.

– Хорошо, приму к сведению, Боря.

– Спасибо, Виктор Петрович.

– Между собой можете называть меня Дубом. Обижаться не буду.

– Вы очень покладисты. Или привыкли?

– Ничуть. Просто это прозвище совершенно не соответствует моему содержанию.

В это время из кабинета вышла Ольга. Не взглянув на нас и низко опустив голову, она торопливо удалилась.

Мы зашли в кабинет.

Гриша потушил свет и растерянно уставился на нас.

– Мужики, – тихо сказал он. – Можете не верить, но она заплакала в кадре. У нее ручьем побежали слезы. Вместе с тушью. Спрашиваю – переснимаем? Она – нет! Пусть будет так! Буду рассказывать – никто не поверит. Чтобы Ольга заплакала…

– Рассказывать никому ничего не надо. Во-первых – не поверят, во-вторых – не советую. В-третьих – еще раз не советую. А кассету давай сюда.

Дубовой требовательно протянул руку. Гриша достал из камеры кассету и протянул мне. Я молча отдал ее Дубовому.

Поезд буквально на минуту остановился на маленькой, Богом забытой станции. Мы еле успели выгрузиться из вагона, как поезд тут же тронулся. Промелькнули запыленные вагоны, за ними открылось бескрайнее пространство степи. А когда затих вдалеке перестук колес, наступила оглушающая тишина. Далеко не сразу обозначились посвистывания каких-то полевых птичек, шелест взъерошившихся от легкого ветерка тополей у одноэтажного деревянного вокзальчика, тихое гудение проводов. Вокруг не было ни души. Только старый облезлый пес осторожно подошел к нам и, видя, что мы не обращаем на него внимания, улегся, высунув от жары язык, рядом с нашими сумками.

Дубовой достал мобильник, долго и бесполезно нажимал кнопки, плюнул и пошел к служебному входу вокзала.