Синбирский люд ответил одобрительным гулом. И как бы в ответ с кремлевской стены бухнули пушки: стрелял воевода по острогу больше с досады, толку в той стрельбе было мало.
– Услыхал воевода – засвербело в носу, прочихивается!
– Ништо-о, скоро так прочихается, что голова кругом пойдет!
– Кобыла с волком тягалась – хвост да грива остались! Так-то и с нашим воеводой будет!
Степан Тимофеевич отыскал взглядом походного атамана Романа Тимофеева, велел строго:
– Сесть тебе, Ромашка, со своими казаками в остроге и за воеводой догляд иметь неустанный. Ныне войску отдых, а поутру за дело браться. Надобно узнать, далеко ли отбежал воевода Борятинский да какие силы при нем остались.
– А с этой ехидной что делать? – напомнил Ивашка Чикмаз и саблей ткнул в спину Фоме Кучину. – Снести башку?
– Он честь мою украл у народа. А я сказывал вам, люди, что делают казаки с такими татями!
– В воду татя!
– Блошливую одежонку прочь с тела в костер, пусть горит заедино с кусачей тварью!
– Смерть псу воеводскому!
Обреченного Фому Кучина мигом раздели до рубахи и с улюлюканьем потащили на волжский берег…
Михаил еще раз обнял Никиту, потом взял Ибрагима за руку.
– Идемте, братки, к моим казакам-стрельцам, соберемся в кучу, пусть Никита порасскажет, что же с ним случилось здесь, пока мы приступ делали. Вижу, не мимо нам с тобой княжна Лукерья ворожила перед синбирским походом! В который раз ты целым из беды выскочил… Как они там, в Самаре, наши милые женушки? – и смутился – впервые с языка такое сорвалось после гибели Анницы, впервые вслух назвал княжну Лушу своей женкой, хотя и не венчанной и не целованной…
2
Ранним утром, под редкое бабаханье пушек из кремля и ружейную перестрелку из острога, Михаил Хомутов, приглашенный Лазарком Тимофеевым в шатер атамана Разина, нашел там всех главных соратников уже в сборе. Алешка Холдеев в дальнем углу, дописав коротко нарезанные листки, складывал их в стопку.
– Собрались, вижу, атаманы-молодцы, – Степан Тимофеевич окинул всех строгим взглядом уставших глаз, – Ну ин славно. А слово мое такое будет – негоже двум медведям в одной берлоге зиму дожидаться! Один другого должен выгнать, хотя бы и себе пасть чужой шерстью забить до обморока!
Походные атаманы согласно поддакнули, переглянулись: чего ж тут непонятного? Надобно брать князя воеводу Милославского на копье! Нетерпеливый Василий Серебряков завозился на ковре, будто сидеть в шатре у атамана и то было в большую ему нужду. Сказал, что думал:
– Полезем ночью на стены кремля, возьмем воеводу еще жирненьким, покудова в осаде не обтощал, да куда ни то в щель клопом не утиснулся!
Степан Тимофеевич покачал кудрявой головой, усмехнулся:
– Лихой ты казак, Васька! Да кремль брать – не с кизылбашцами на реке Куме схлестываться, кто ловчее арканом чужую шею охватит! Стены-то вона какие высокие. Ежели Ромашка тебя в охапку возьмет да швырнет вверх, и до середины не долетишь!
Казаки засмеялись – воистину, на стены кремля без лестниц не влезть. Лучше бы те стены из пушек разбить или зажечь. Заспорили. Степан Разин поднял руку, утишил походных атаманов.
– Алешка, написал мой указ?
– Написал, батюшка атаман. Целую дюжину!
– Подай! Вот, братцы, пошлите конных донских казаков человек по пять с каждым указом по ближним деревням. А указ мой таков, чтоб бояр да поместных побить, надобно нам ратной силой умножиться. Потому повелел я от каждого села и деревни быть к Синбирску к девятому сентября по два человека. А тебе, Ромашка, к тому же числу собрать с уезда добрых лошадей и вести сюда же. Великая поруха вышла войску оттого, что много коней пало при переходе от Саратова до Синбирска. Будто по чьему злому умыслу пал наш табун, малое число коней уцелело! Будь у нас конных тысячи с две, вовсе не ушел бы воевода Борятинский со своими рейтарами. А пеши за ним не поспеть нам, даже если будем бежать вдогон, языки вывалив наружу.