Теперь он совершенно новыми глазами смотрел на своих учениц, на то, что они на уроках подсовывали ему записки с объяснениями в любви. И видел то, что видели эти девочки, когда смотрели на него: он видел, что многое из того, что он представлял себе насмешкой, было просто первым, хорошим, искренним девичьим чувством. Теперь ему казалось и странным, и смешным, что раньше, ещё минуту назад, он казался себе почти стариком и думал, что все его неудачи и удачи Лилечки так обезобразили его лицо, что всем вокруг это уродство видно…

Сергей Петрович был так окрылён и воодушевлён увиденным, что додумался даже до мысли, что «отныне всё в его жизни будет зависеть только от него самого и теперь у него начнётся совершенно иная жизнь». Что подтолкнуло Сергея Петровича к таким мыслям, сказать сложно, хотя справедливости ради надо заметить, что и не только Сергею Петровичу, но и многим людям, хотя бы и раз в жизни, а такие мысли являются бессонными ночами.

Уснуть Сергей Петрович уже не мог: он встал, приготовил завтрак для Лилечки и Верочки, потом приготовил обед и даже собрался испечь пирог с луком и яйцами, как наступило утро. Его совсем не расстроило даже и то, что Лилечка проспала, а поэтому увела Верочку в детский сад, так и не позавтракав. Не расстроило его и то, что она, в ответ на его улыбку, пробурчала:

– Что это ты с утра такой весёлый? И что тебе не спится? Всю ночь шатался по квартире, как домовой, спать не давал…

Этим утром в школу Сергей Петрович пришёл раньше обычного, весёлый и лёгкий душой, и видел в лицах встречных коллег, что и они рады ему. Войдя в учительскую, он услышал, как завуч Полина Митрофановна, преподававшая в старших классах физику, сказала Савелию Андреевичу, учителю английского языка:

– Вы же понимаете, Савелий Андреевич, что если бы не наш Кот Филиппыч, никогда ей не стать директором школы… Вы же сами знаете, что наш Кот Филиппыч не за красивые глаза её директором назначил…

– Нет, Полина Митрофановна, именно за красивые глаза… – засмеялся в ответ Савелий Андреевич. – Именно за красивые глаза…

– Уж кто-кто, а я нашего Кота Филипповича хорошо знаю… – сказала Полина Митрофановна и осеклась, увидев глаза Сергея Петровича.

Но он и так уже всё понял, недаром так ясна сегодня была его голова.

Теперь он иначе смотрел на назначения Лилечки и завучем, и директором, и на какое-то особое покровительственное отношение к ней Зота Филипповича на протяжении всех этих лет он тоже смотрел иначе: на всё это теперь Сергей Петрович смотрел по-другому. Он вспоминал все чёрточки в прошлом и если чему и удивлялся, так это тому, что он раньше не видел того, что, как теперь, он понимал, никто и не пытался от него тогда скрыть.

Он вспомнил, с какой улыбкой Зот Филиппович попросил его пригласить к нему в директорский кабинет Лиличку, с каким раскрасневшимся и смущённым лицом вышла тогда Лилечка из кабинета, как она бросилась ему на шею, словно только для того, чтобы он не разглядел её глаз; он вспоминал её слова о том, что «уже всё решено» и как она тогда говорила ему эти слова: «Мояженалилечка непременно станет и завучем, и директором…». Теперь ему в этих словах слышался даже слишком ясный и простой смысл, но не тот, что он слышал раньше, а другой.

Всё теперь было так, словно Сергею Петровичу показывали один и тот же фокус, а он всё пытался разгадать тайну этого фокуса. И сам фокус казался ему загадочным, и фокусник тоже казался недоступным и загадочным; но когда Сергей Петрович вдруг разгадал этот фокус, то и фокус оказался копеечным и сам фокусник оказался самым зауряднейшим человеком. Теперь в том, что он видел раньше, уже никак нельзя было, даже стараясь, увидеть фокус, до того всё было шито белыми нитками.