Мы уже подходили к Больничному городку. Я еле плелась, повиснув у спутника на руке. А он все рассказывал:

– Я хоть понимал, насколько мы не совпадаем, да уже и моя любовь, даже страсть испарились, но все не хватало духу из этого капкана вырваться. Да и никаких других вариантов не видел. И как за последнюю соломинку подумал ухватиться за возвращение в Новосибирск. Стеллка помимо абортов несколько раз уезжала со скандалом из Томска. Я – то махал рукой. То – мчался вслед. Короче, ни последовательностью, ни характером не отличался. И вот во время одной такой поездки пошел по проектным учреждениям. Что-то предлагали, но неподходящее. Зашел в родной институт. А там как раз открылась аспирантура. И я кстати подвернулся. И когда я об этом Стелле сказал, она загорелась сильнее меня. Конечно, кандидат архитектуры! Звучит! А потом – доктор! Даже мою непрезентабельную личность можно таким званием подштукатурить. Или загримировать? А за полтора года до этого мой отец получил двухкомнатную изолированную квартиру возле той самой трамвайной остановки. Я прямо как танк на родителей попер. И они тут же сдались. Сами перебрались в первую, проходную. Мамину мать устроили спать в большой прихожей, в нише. Кухня, правда, громадная. Обе старушки там весь день и проводят. А у нас – просторная спальня. С окном в тихий двор.

Но что толку? Хоть и работать Стеллка стала в том же институте связи. Ей обрадовались. Язык она знала хорошо. И я от нее многому научился. У меня в аспирантуре – никаких командировок, режим почти свободный, всегда готов к услугам. Но зато – сколько дополнительных поводов для стычек, обид, столкновений, раздражения. Собака, от которой куча грязной шерсти. Старая, деревенская, болтающаяся под ногами бабушка. Мама со своими услугами некстати. Отец с дешевыми сигаретами. Но главное, главное – ничего общего, никаких точек соприкосновения, никаких общих друзей. Мои приятели ей противны, мне ее фифы и кобели отвратительны. По любым вопросам – политики, морали, даже по житейским мелочам – схлестываемся. Жить неохота. Год, как мы переехали из Томска, а я уже последние месяцы чувствовал: подступает ко мне опять мой невроз, то ли психоз. Стелла стала частенько сбегать к Софье Модестовне под крыло. Там ее всегда ждали. Геля замуж так и не вышла. Был какой-то роман, но мать этого «простого инженера» прогнала поганой метлой, как меня в свое время. Тем более что старшей дочери село не грозило.

А я все больше думал: с какой бы крыши шагнуть? Или хоть в какой адюльтер кинуться, чтоб тут все рухнуло, с грохотом, со скандалом. Но чтоб разжались эти тиски вокруг моей шеи… Нет, вокруг моей души…

– А Ирина? – невпопад спросила я.

– Ну, я уже объяснял, что Ирка мне давно стала как сестра. А во-вторых, она, пока я тут дрова ломал, успела в Москве замуж выйти. Спасибо богу – он мне помог – Надю эту Полежаеву подсунул. Я тут на нее с полгода поглядывал – неглупая, славная и на ощупь годится. Может, отправиться с ней в какие-нибудь кустики? Только умоляю, ей не надо говорить. Не хочу ее обидеть… Я теперь, если бы не был атеистом, каждое утро и вечер за нее богу бы молился. Что она меня к моему счастью, к судьбе, можно сказать, за руку привела…

Мы уже подходили к моему дому. Я свалилась от усталости, даже не знаю на что. Вроде скамеек возле крыльца не водилось… Значит, на само крыльцо. Мой спутник только успел подстелить мне какую-то свою одежку и устроился рядом. Утомленная нескончаемым путешествием, всеми этими горками, кочками, выбоинами, спусками, подъемами, переулками извилистыми, а главное – свалившимся нежданно-негаданно грузом чужой жизни, – я уперлась в его грудь своим плечом. Потом пристроила куда-то отяжелевшую голову. Наверное, на ту же грудь. Произошло это, как все у нас – совершенно естественно. Через несколько минут я обнаружила, что Генрих сидит на ступеньку выше меня, а голова моя лежит у него на коленях. Я пребываю в полудреме, а он продолжает мне что-то рассказывать. И в то же время овевает неизвестно откуда взявшейся газетой (это я, наверное, принесла из редакции еще один экземпляр его статьи) мое лицо. И делает это так нежно, так ласково. А может, и целует одновременно. Но и поцелуи какие-то не страстные, не жаркие, а как бы витающие, порхающие вокруг моих волос, вокруг моих щек. Создающие эту восхитительную ауру добра, любви, нежности. В которой так сладостно дремать и ни о чем не думать. А вокруг нас – не то день, не то ночь, – прозрачная, мягкая дымка, серость летнего солнцестояния, которая не мешает нам видеть друг друга. Но поскольку полночь давно миновала, то все остальные люди спят. И мы наслаждаемся одиночеством вдвоем. Каким-то специально для нас существующим миром. Смутно помню, как мы поднимаемся на четвертый этаж. Как я отпираю дверь. Последние легкие прикосновения его губ к моим волосам, лицу. В квартире все спят. Я кое-как добредаю до нашей комнаты. Постель моя постелена бабушкой еще с вечера. Я полубессознательно сбрасываю одежду, падаю на тахту и мгновенно засыпаю.