В самолёте я выспался на мягких тюках. Летели долго, с посадками и дозаправками. Я подивился, как далеко этот город Казань. Уже можно в Испанию долететь. Когда самолёт приземлился, я долго врубался, о чём говорит в динамике диспетчер. Почему мы приземлились в каком-то Сибирске? Потом понял. О таких бездарных приключениях я не читал ни одного детектива и не смотрел ни одного фильма.

Я сел не в тот самолёт.

Я всё опять сделал не так.

Я обнаружил, что ни денег, ни телефона у меня нет. Наверное, их украл тот чаврик в самолёте, пока я спал. Я был гол как сокол, с чужим паспортом, в каком-то мрачном городе, и с бритой башкой, как шахид перед подвигом. Как мне пришла идея в таком виде предстать перед директором школы и объявить ему, что я хочу учить детей, я до сих пор не понимаю. Но Троцкий оказался продвинутым дядькой, и сказал, что десятому «в» как раз такой классный руководитель и нужен. И даже не попросил ни диплома, ни паспорта. Положил мизерный оклад, поселил в сарае. Теперь я педагог.

– Здравствуйте, дети! – сказал я, войдя в свой десятый «в» на следующее утро после истории с «золотым паркером». – Великая Отечественная война не обошла своим чёрным опахалом ни одну российскую семью! – Я пошарил глазами по классу, выискивая белый воротничок.

Дети заржали. Беленькой рубашечки нигде не было видно. Ладно, пусть 10 «в» считает это очередным анекдотом. После урока я двинул в учительскую, прихватив журнал. По дороге мне кто только не попался. Сначала завуч преградила мне путь своими ста двадцатью килограммами. Она не одобряла Ильича за моё трудоустройство. Я ей не нравился, и она каждый раз умела показать это. Я попытался проскочить в узкий просвет между ней и стенкой. Но застрял.

– Пётр Петрович, – молвила она, тряся грудой подбородков, – к завтрашнему дню нужно предоставить все планы ваших уроков, которые вы провели в 10-х, 9-х и 8-х классах. Это нужно для отчётности и анализа вашей работы.

Приплыли. Нет у меня никаких планов. Только потрёпанная толстая тетрадь с анекдотами.

– Вы поняли меня? – вопросила Дора Гордеевна, заметив, что застала меня врасплох и очень этим довольная.

– Так точно! – по-военному крикнул я, как кричал Сазону. Дора Гордеевна сильно вздрогнула, колыхнув телесами. В глазах у неё метнулись молнии, но она промолчала и направилась в туалет. Мне стало интересно, как она влезает в узкую кабинку с унитазом, но не подсматривать же.

Потом из-за угла вынырнула Татьяна-художница. Она посмотрела снизу вверх большими грустными глазами:

–Пётр Петрович, как вы относитесь к Модильяни? – огорошила она меня. Да чёрт его знает, как. Никак не отношусь. В памяти возникли длинные плоские лица, нарушенные пропорции, размытые цвета. Я бы тоже так сумел.

– О, Модильяни! – протянул я , – Такое пространство, такая линия!

Она закатила глаза, ушла в себя, так и не поняв, что я ёрничаю.

– Вам понравился пирог? – вернулась она на землю.

– Понравился! – не соврал я. И тут же раскаялся.

– Ой, я сегодня испеку ещё. С капустой. Вы любите капусту?

– Люблю! – и добавил про себя «больше, чем Модильяни».

Она упорхнула, угловатая, как кузнечик. Я уже открывал дверь учительской, когда меня мягкой лапкой схватила за локоть трудовичка Лиля.

– Петь, – шёпотом завела она, – тебе вчера, что, сильно влетело?

– Чуть-чуть, – прошептал я.

– А это как? – она игриво улыбнулась.

Наверное, по закону жанра требовалось шлёпнуть её по попке и сказать «вот так».

– А это так, что вечерами теперь я буду страшно занят. Придётся писать планы уроков, представляешь? Это нужно для анализа моей работы и какой-то там отчётности.