Когда я пришел к ней в палату, то увидел, что огненные волосы начали тухнуть и больше не источают тепло. Когда я пришел к ней в палату, она больше походила на больную раком женщину. Она с трудом смотрела на меня и разговаривала с лицом, которое что-то искажало. Она сказала мне тогда, что сразу призналась врачу. Сложно было разбирать слова, которые она пыталась до меня донести. Уши заложило. Глухой стук моей тахикардии перекрывал почти весь диапазон Полиного излучения.

Еще до того, как у нее взяли анализы, она рассказала врачу про свою слабость. Я отошел от нее, хоть и не хотел, и отвернулся к окну. Она добавила: «Я больше не буду».

Когда Полину выписали, прошло три дня и я хватал ее за руки, и кидал об стену. Я сдавливал ее горло одной рукой, а в другой держал коробку из-под обуви, в которой Полина хранила свой травяной набор. Я не желал ей смерти. Сдавленное горло было лишь отчаянной попыткой спасти ее. По-другому ее было просто не остановить.

Мы еще не думали про детей. Но она защищала свое добро, будто ребенка, которого пришла отнять ювенальная служба. Она царапала мне руки и кричала, что я не имею права. Я был сильнее, но я не хотел этого. Поэтому я разжимал руки, смотрел на ее испуганное лицо и давал ей волю. Она кидалась на пол, собирая россыпь в ладони и отправляя все это по карманам. Полина закрывалась в ванной. Через промежуток между дверью и полом шел дым.

У нее бывали наркотические истерики. Тогда я плотно закрывал уши или кричал, упершись лицом в подушку. Самое дикое было, когда она вспоминала своего маленького хомячка из детства. Его звали Лапка. Бедняга. Он задохнулся прямо в своей клетке. Маленькая Поля нашла его бездыханное тельце с просунутой между прутьев клетки головой. Взрослая Полина хотела вернуть его. Хотела увидеть еще хотя бы раз.

Потом я вытащил ее из кладовки, которая была забита консервами. Глаза стеклянные. Полина весь вечер гладила свое плечо, и целовала воздух. Я повытаскивал кучу пакетиков с грибами из ее карманов.

Она протрезвела и призналась, что употребляет грибы уже не первый раз. Она сказала, что они помогают ей видеться с Лапкой. Она сказала, держа свои ладони на моем лице, что Лапка все такой же мягкий и пушистый.

Я не был уверен, что в квартире не осталось ничего, что могло бы развязать мне руки. Полины не было, и я боялся наткнуться на любую оставленную ею заначку. Полины не было, не было сдерживающего фактора. Я не был уверен в том, что не сорвусь. Конечно, я мог сделать заказ в интернете. Или написать кому-нибудь в закрытый чат. Достаточно выйти на улицу и внимательно осмотреться. Как говорил мой учитель по физике: «На заборе все написано». Поэтому достать что-то было не проблемой. Но три года назад я обещал Полине, что больше так не буду. Три года назад я дал ей обещание, что больше не буду пихать в себя эту грязь. И пока я с этой грязью не столкнулся, не думать о ней было просто. Алкоголь был выигрышным вариантом. Я подумал, что лучше пристращусь к нему. Тогда и обещание будет в силе.

Но все-таки я не был уверен, что квартира чиста. Что все нычки пусты. Что в коробках из-под обуви пусто, в вентиляции на кухне и в ванной тоже. Я не был уверен, что не пропустил спичечный коробок, завернутый в целлофан, в сливном бачке, или пластиковое яйцо из киндер-сюрприза за газовой плитой. Не был уверен, что проверил все под пластинами ламината или в ее ящике с нижним бельем.

Оно само меня нашло. Прозрачный пакетик, начиненный грибами. В одну из пьяных ночей, когда я перебирал хорошие воспоминания, чтобы забить эфир той кошмарной ночи, я заметил, что колесо велосипеда Поли спущено. Раньше я этого не замечал. Даже когда она была со мной, она давно на нем не каталась.