– Иван, Иван… Потерял ты своё счастье, – сев на другой стул прямо напротив юного партизана, произнёс Рудольф.

Парень, не поднимая головы, лишь думал о чём-то. Рудольф ободряюще хлопнул его по плечу.

– И почему вам, русским, так нравится страдать? Мы ведь всё видим, Иван, ты не думай, что мы слепцы. Мы знаем, кто вы. И мы знаем, с кем имеем дело. Вы не боитесь рисковать своей жизнью за власть Кремля, не боитесь идти на смерть с устаревшими винтовками и отсыревшими снарядами против самой мощной в мире армии, но боитесь что-то менять. Вам страшно покидать тот грязный маленький мирок, который построен для вас советами… Ты и твои близкие достойны куда большего, Иван, нежели быть подобно собакам расстрелянными у стены собственного амбара. Как жаль, что ты этого не понимаешь… Или… Не хочешь понимать.

Рудольф поднялся на ноги. Иван продолжал неподвижно сидеть.

– А зачем мне ваше гражданство? Мне плевать: пытаетесь вы меня обмануть или нет… Мне плевать на то, даёт мне слово офицер или обычный предатель – мне дела до этого нет. Но я твёрдо знаю, что победа будет за нами. Иначе и быть не может… А если может, – Иван запнулся, шевеля потрескавшимися, залитыми кровью губами, – то и не зачем мне тогда быть…

– Что же… Если ты всё решил, то пойдём. Мне велено передать тебя группе СС, если ты не заговоришь.

Взяв Ивана в жёсткую хватку, Рудольф повёл его к выходу, где уже ждали несколько карателей, облачённых в чёрные мундиры, но перед самым выходом остановился и вопросил:

– Не передумал?

Иван, вместо ответа, лишь подался вперёд, вытягивая за собой Рудольфа. СС-овцы, отвлёкшись от сигарет, посмотрели на Рудольфа:

– Hat er gesprochen?

Рудольф только с огорчением покачал головой. Несколько мускулистых парней лишь улыбнулись, вырвав Ивана из рук Рудольфа и поведя к амбару, где стояли остальные жители поселения. Ведомый карательным батальоном, Иван на миг обернулся: Рудольф также неподвижно стоял на месте, куря сигарету и смотря на небо. В его глазах даже, кажется, виделись… Слёзы? Такого быть не могло. Иван понял, что ему это лишь почудилось, после чего опустил голову и продолжил идти к "эшафоту".

***

Повсюду шла стрельба, взрывы гранат, авиация то и дело накрывала леса напалмом. Настоящий ад на земле воцарился здесь. Отступающие немцы проходили по той земле, которую считали безвозвратно захваченной несколько лет назад.

Автомобили с командованием срочно эвакуировались из поселения, которое было переработано под особый штаб. Четыре машины быстро ехали по лесным тропам, стараясь не увязнуть в грязи. Внезапный налёт советских истребителей смел все планы – когда четыре истребителя начали пикировать на машины, прячущиеся в лесу, в немецких штабных автобусах началась паника. Два автомобиля были взорваны моментально, один съехал в овраг, похоронив всех в нём находящихся, а четвёртый, отстающий, был лишь частично задет снарядами. Двое немцев успели покинуть его до того, как прогремел оглушительный взрыв.

– Rudolf! – кричал оглушённый немец. – Ich kann… – он не успел договорить, как второй налёт авиации задел и его, обратив человеческое тело в настоящий фарш.

Рудольф, покрытый грязью, поднялся на ноги, видя удаляющиеся к основному театру боевых действий самолёты. Он понимал, что произошло. Части 14-й армии, попав в окружение, начали отступать, по пути сжигая документы и материальные ценности, но не учли позицию танковой дивизии СССР, зашедшей с севера и разбившей 13-ю армию вермахта. Теперь они были в окончательном котле и эта попытка бегства – бессмыслица, затеянная Кохом. Взрывы, грохот и смог, высившийся над лесом, казались ему уже чем-то привычным, более не убивающим, но и не дающим никакой надежды на спасение. Рудольф ещё тогда, когда они потерпели первое поражение, понял, что это – начало конца. Да что уж там! Само начало войны против СССР он воспринял как поражение, но невероятные первоначальные успехи давали толику надежды. Он понимал бессмысленность этой войны и осознавал, что германской армии не хватит надолго, ведь Советский Союз успел бы мобилизовать свои эвакуированные ресурсы до того, как был бы полностью разбит, что и предполагал план фюрера "Барбаросса". То, что он переживал сейчас – финал. Его личный финал его личной истории. Финал его родины – Германии, ещё далёк, но не минуем. В этом у Рудольфа не было никаких сомнений.