С его сестрами труднее. Мартино, разумеется, в первую очередь увидел в них женщин. Обе они скоро станут красавицами. Джиневра тонкая, с белоснежной кожей и голубыми, как Адриатическое море, глазами. Русые волосы уложены в корону из кос, под их тяжестью хрупкая шея сгибается лебедем. Бирюзовое платье, вышитое серебром, облегает формирующуюся фигуру. Характер у Джиневры легкий и смешливый; любовь к знаниям – огромная, и стихи на латыни она складывает приятные. Спокойная Изотта рифмами не балуется. «Чувства у меня получаются ненастоящие», – объясняет она новому педагогу. Зато у нее лучше память и больше усидчивости. Она пониже ростом, хоть и постарше возрастом. Решительный подбородок делает ее лицо похожей на мраморных домин императорского Рима. И ее юная кожа, совсем как белоснежный мрамор, лучится на солнце.

Мартино, окинув ее взглядом знатока (хотя пока в этом молодчике больше позы, чем настоящего жизненного опыта), предсказывает про себя, что когда Изотта войдет в пору девичества и тело ее округлится, то эти округлости начнут сводить с ума всех представителей мужского пола в квартале. (Это у них семейное: замужняя Лаура – точно такая же). Изотта, впрочем, при этом очень замкнута, застенчива и любит читать по ночам, тайком зажигая свечу. У нее изумительной формы губы – в очертаниях купидонова лука, и на щеках – ямочки. Терракотовое платье идет к ее сдержанности.

Мартино никогда не встречал женщин, которые любили бы науки так же сильно, как сестры Ногарола, и которые владели бы ими так же глубоко. Вполне естественно, что он начинает относиться к своим ученицам как к нормальным людям (то есть как к мальчикам) и давать им науки точно так же, как он дает их брату Леонардо.

Вечером Мартино Риццони, размахивая кубком с подогретым вином со специями, рассказывает новой хозяйке о своем мастере:

– О, как велик Гуарино Веронец! Он первый из итальянских ученых, выучивших древнегреческий! Чтобы сделать это, он отплыл в далекий Константинополь и оставался в городе даже во время осады турками, питаясь собаками и подошвами сапог – лишь бы не прерывать изучения наук. А затем, – рисовал умопомрачительные картины красноречивый Мартино, – он повез в Верону множество античных рукописей и вдобавок грека-учителя Мануила Хризолора. Но тут налетела буря! Треснув по швам, галера начала разваливаться. К счастью, он сумел спасти свои свитки. Но один из них, весьма ценный, все же пропал, и Гуарино поседел всего за одну ночь!

Нянюшка охает.

– Это потому, что он «гуманист», – объясняет Мартино ученикам. – Это значит, что он положил все свои силы и всю свою энергию на изучение studia humanitatis, то есть на познание античной учености и всех тех классических наук, которые делают человека лучше и умнее. Государи Италии смотрят Гуарино в рот и ловят, что он скажет, – так велико в эти дни уважение к тем, кто владеет античной ученостью. Рассказывают, например, что недавно папа Пий был избран нашим новым понтификом лишь потому, что произнес на похоронах своего предшественника великолепную импровизированную латинскую речь – и этим всех поразил.

– Изотта, – спрашивает мать, – а ты можешь разговаривать на латыни так же легко, как на итальянском?

– Да, конечно, – отвечает та, – на уроках мы только на ней и говорим. А по четвергам и пятницам – на греческом, но это гораздо труднее.

Теперь подростки Ногарола читают не только классиков. Мартино приносит им труды современных гуманистов: речи, диалоги, эпистолы. Вчера они зачитывали «Послание Гвидо Сетте, архиепископу Генуэзскому, о том, как меняются времена» сеньора Петрарки – оно написано элегантным слогом и, как и все эпистолы Ренессанса, предназначено не для одного адресата, а для всей читающей публики. (Сам Петрарка, как это было принято, отсылая письмо, снимал 20–30 копий и передавал своим друзьям).