Жильё было откровенно холостяцким в худшем смысле этого слова. Практически голая прихожая, с одинокой табуреткой, заваленной верхней одеждой, крохотная кухня, заставленная пустыми бутылками, жестянками от консервов и грязными тарелкам. Посреди кухни табуретка. Видимо, родная сестра той, из прихожей. На люстре болтался огрызок верёвки с пушащимся срезанным концом.

Сам мертвец тоже был здесь. Стоял рядом с табуреткой нелепый, сгорбленный, в растянутой майке-алкоголичке и застиранных семейниках и смотрел на непрошенных гостей перепуганными красными глазами.

Поймав взгляд Игоря, парень открыл рот, видимо, пытаясь что-то сказать, но не смог проронить ни звука. Пухлые обкусанные губы кривились, лоб бороздили морщинки, вена у виска вспухла, но смерть надёжно запечатала его уста. Игорь помотал головой, глядя бедняге прямо в глаза. Не сможет. Такие духи – осознавшие свою смерть, помнящие себя – недолго задерживаются на этом свете. Девять дней, и душа отправится дальше по неизвестному никому из живых маршруту.

Его даже нельзя было считать призраком в полном понимании этого слова. Просто душой, попавшей в естественный посмертный круговорот.

– Попрощайся с родными, – Игорь произнёс это одними губами, но его поняли. Парень, слегка успокоившийся, кивнул и, нерешительно помявшись, покинул кухню.

– Он тут? – Макар смотрел чужим, острым взглядом. Профессиональным. Непривычным.

– Был, – кивнул Игорь, отводя глаза. С таким Макаром иметь дело было неприятно. – Но я сказал ему уходить.

Друг открыл рот. В его глазах мелькнуло что-то яростное и жёсткое, но поймав взгляд Игоря, Макар внезапно успокоился и кивнул:

– Если ты считаешь, что он не может нам помочь, то ладно.

– Они не помнят подробности своей смерти. Те, кто готовится идти дальше. Видимо, защитный механизм психики. Если вспоминают, начинают желать мести, или жалеть себя и завидовать живым. Так появляются неупокоенные души.

В коридоре послышался шум, тихие голоса, а следом жалобный женский плач. Мужчины, не сговариваясь, бросились в коридор. Игорь понял кого увидит ещё до того, как тусклая подъездная лампа выхватила из полумрака круглое, обрамленное светлыми кудряшками лицо Нинкиной подруги.

Света замерла, вглядываясь в их лица, а потом бросилась к Макару, зарывшись мокрым лицом куда-то в район его груди и сотрясаясь от рыданий. Тот неловко погладил девочку по голове, бормоча что-то успокаивающе-ласковое и бросил на Игоря умоляющий взгляд.

– Пойду посмотрю записку. Я видел её на столе, – Игорь сделал вид, что не уловил просьб о помощи. Во-первых, не любил иметь дело с плачущими женщинами, пускай и маленькими. Во-вторых, это была месть за неприятные мгновения в компании Макара-на-службе.

Но Светка… Вот тебе и проблемы с родителями. Нужно будет сказать Нине. Пусть поддержит. И вразумит.

Игорь остановился посреди кухни как вкопанный, чувствуя острую нехватку воздуха. А ведь Нино её ровесница. Она уже не та маленькая девочка, которая облазила все деревья в окрестностях, мастерила рогатки и гоняла в футбол с соседской шпаной. Она красится, часами вертится у зеркала и, наверное, уже интересуется противоположным полом не в качестве товарищей для игр. И еë бестолковый брат совершенно не знает, что со всем этим делать.

Игорь практически развернулся на выход, но вспомнил, что время перевалило за полночь и Нина, скорее всего, уже видит десятый сон. Вряд ли она готова прервать его, чтобы выслушать какой дурак её брат и как сильно он будет стараться это исправить.

Записка и правда лежала на столе. На вид совершенно обычный лист А4, сложенный пополам и заполненный мелким убористым почерком. На ощупь он оказался неожиданно мерзким. Могильно-холодным и как будто скользким.