И тут случилось такое, что Славке не виделось даже в радужных снах. (Вот оно: деньги к деньгам!) В адрес театра пришел фирменный конверт журнала «Новый мир» на имя Славки. Новость эта сразу же разнеслась по всем закоулкам театра. «Новый мир» в ту пору был властителем дум, и если уж Славка стал причастен к нему, то, стало быть, и он тот же властитель дум! И как мы его проглядели! И как мы не увидели в своем товарище божественного гения!
Славка не стал скрывать содержание письма, напечатанного на пишущей машинке. И, перечитав его про себя, не удержался, чтобы не утолить любопытство своих товарищей:
«Дорогой Вячеслав!
Я прочитал три Ваших стихотворения. Несколько теплых слов о Вас сказали мне Михаил Светлов и Борис Пастернак. Мне этого достаточно, чтобы поверить в Вашу Музу.
Хочу видеть на страницах нашего журнала серьезную подборку Ваших стихов с последующим их изданием в издательстве «Художественная литература».
Ваш Александр Твардовский».
Народ безмолвствовал. Наконец кто-то робко спросил:
– Из театра уйдешь?
– Там видно будет, – скромно ответил Славка и пошел звонить в Ленинград. Он сказал своему редактору-собутыльнику, что расторгает договор и скоро возвратит аванс, поскольку обстоятельства изменились. Как ни пытался урезонить его многоопытный редактор, Славка жестко стоял на своем: срочно высылай рукопись! Ему ее срочно выслали, и Славка пошел к Александру Трифоновичу. А попасть к нему было очень непросто. Его вечная секретарша не всякого допускала к телу своего шефа. Она внимательно прочитала письмо, напечатанное на фирменном бланке журнала, и пошла доложить о визитере. Через минуту Славку пригласили в кабинет.
– Интересно, – сказал Твардовский, разглядывая письмо, им подписанное. – Подпись моя, но, убей меня, не помню ни вашу фамилию, ни ваших стихов. А уж на хорошие стихи у меня цепкая память. Прочтите хотя бы две строфы.
Славка прочитал первое, что ему пришло на ум. Твардовский нагнул свою крутую голову и сказал:
– Молодой человек, походите по газетам, по журналам – может, кому это и сгодится. А у нас, как вы сами понимаете, совсем другой уровень.
Славка этого не понимал.
– А зачем же вы это написали? – ткнул он пальцем в письмо.
– Это кто-то над вами подшутил. Веселый, видать, человек.
На следующий день Славка обнаружил на гримерном столике напечатанную на машинке записку:
«За орден “Льва и Солнца”, который заслужил твой предок на Шипке, нужно платить. Ты пошутил, ответил шуткой я».
Подписи не было. Славка так и не вспомнил, кому он мог выдать тайну бабушкиного сундука. Язык мой – враг мой!
Из театра он ушел и с тех пор стал завсегдатаем Центрального дома литераторов. Он ходил между столиков в Пестром зале и показывал всем письмо за фальшивой подписью Твардовского, которого к тому времени уже не стало.
– Вот, – говорил он, – единственный человек, который понял меня. А сейчас? Судьи кто? Воробушки серые! Чирик-чирик! – и повторял знакомые слова шукшинского героя:
– Прошу плеснуть.
Фанаты Александра Трифоновича не раз предлагали Славке за автограф Твардовского бутылку, и две, и даже три. Но Славка даже слышать об этом не хотел. Со временем он внушил себе, что подпись корифея и в самом деле настоящая и что его поклонниками и в самом деле были Светлов и Пастернак. И это причисляло его в собственных глазах к сонму Бессмертных.
Кислородное отравление
У нас никто и никогда не позволял себе появиться на репетиции, и уж тем более на спектакле, даже с запахом. Пили как-то красиво, я бы даже сказал, художественно.
И был у нас великолепный артист Анатолий Щукин, который прекрасно играл царя в сказке «Конек-Горбунок». Жена Толи, Тося, крупная мужеподобная женщина, владела мастерской по реставрации и ремонту старинных фарфоровых изделий: посуды, безделушек, игрушек – кукол с закрывающимися глазами, кричащих «мама», поющих.