Не исключено, что вторая причина кроется в незначительном количестве открытых публикаций, трудностях, связанных с рассекречиванием закрытых работ. Немаловажен моральный фактор, который заключается в том, что многих авторов этих разработок уже нет в живых, а те, которые живы, часто не считают, что старые работы достойны открытой публикации. Последнее обосновывается тем, что многие работы выполнены на кондовом оборудовании и с применением устаревших аналитических методов.

Однако, согласно высказыванию Нобелевского лауреата Жореса Алфёрова, главное в работе – не современное оборудование и высокоточная аналитическая база, а мозги в голове исследователя.

То, что изложено выше – это положение дел до середины 2015 года. А вот далее совсем грустно…

В институт был назначен очередной директор, который опять именовался директором «НиИ» – управляющей организации ВНИИХТ, то есть директора института как не было, так и не появился. Этот «директор института» окончил Керосинку и ранее занимался продажей труб для нефтяной промышленности, правда, имеет степень доктора экономических наук. Главное направление своей деятельности, как определилось позднее, он поставил неукоснительное выполнение указивок из управляющей компании: надо дать повышенную выработку на человека – дам, сокращу ещё человек сорок; надо пристроить сокращённого чела из вышестоящей конторы – пристрою, создам под него новый отдел, а науку ещё подсокращу на пару-тройку челов и т. п. И этот директор практически всё своё рабочее время посвящает различным совещаниям, не покидая Москвы, преимущественно в своей кормушке …

Потом появился очередной «директор», который и стал реальным могильщиком института…

Обидно… Такую контору угробить!..

Моя мама неоднократно рассказывала о работе в институте, конечно, в пределах своей осведомлённости. Она работала техником-аналитиком в лаборатории Д-1 отдела, которым руководил профессор Н.П. Галкин. Отдел занимался проблемами химии и технологии соединений урана и фтора. В те годы большинство работ были закрытыми, в институте соблюдался строжайший режим секретности. Конечно, мама не была допущена к секретным сведениям и рассказывала нам, своим детям, только то, чем она сама занималась. А она анализировала вещества на содержание различных химических элементов – углерод, азот, фосфор, уран, фтор и др. И немного подробнее она рассказала о своей работе тогда, когда мне и моему брату Володе было задано написать сочинение на тему «Кем работают мои родители». К отцу из-за его большой занятости мы обратиться не решились.

Лично меня всегда терзал вопрос: «Почему другие мои одноклассники запросто могут прийти к родителям на работу – в магазин, прачечную, школу, гараж, мастерскую, – а мне пройти к маме на работу нельзя?» Вспоминается, как однажды, когда мне было лет десять, не зная о порядках на проходной, я, было, смело пошёл через турникет, но меня остановил, очень вовремя вышедший навстречу, полноватый человек в очках с очень добрым взглядом. Много лет спустя, выяснилось, что это был мамин начальник Валерий Иванович Щербаков, спешивший на важную встречу. Он мне сказал: «Олег, тебе туда сейчас нельзя. Вырастай, выучись, и тогда – милости прошу!» Меня поразило, что совершенно незнакомый мне человек назвал меня по имени. Наверняка, Валерий Иванович видел меня на фотографиях, которые показывали мои родители.

Позднее, поступив в Менделеевский институт, я стал думать о том, что после его окончания смогу, наконец, проникнуть на вожделенную с детства территорию. А мама невольно подогревала мой интерес, наверное, считая, что её сын тогда будет работать под присмотром. Кроме того, она говорила, что сотрудники отдела работают с государственными секретами и выезд из страны им запрещён. А тех людей, которые были за границей, на работу в институт не принимают.