– Я усыпил твоего стража, – усмехнулся Эрик, обнимая меня и притягивая к своей широкой груди, поросшей мягкой светлой шерстью. – А что прикажешь делать? На всей земле, где почти двадцать миллиардов человек и примерно половина – женщины, а я не могу найти тебе замены. Тыщи лет не могу… а последние восемьсот особенно.

Он тихо засмеялся, мягко прижимая меня к себе.

– Боялся, вышвырнешь меня.

– Не надо, Эрик… – выдохнула я и прежде чем успела сказать, что произошедшее не изменит нашей жизни, потому что не следует нам её менять, потому что мы и живём здесь так спокойно и мирно все эти восемьсот лет именно потому, что каждый живёт своей жизнью и не вплетает в неё меня. Только так и можно было мне жить, рядом, но, не приближаясь, не проникая в них. С самого начала так должно было… и теперь… почему теперь я обнимаю его, с радостью и наслаждением вдыхая аромат его кожи, его тепло, вместо того, чтобы быть твёрдой и холодной, как и была? Почему я позволяю ему ласкать себя снова, и от этого загораются светлым голубым светом его глаза, и улыбка не сходит с губ, и наслаждение в нём растёт… Этим я обещаю ему согласие? Это неправильно… нет-нет…

Но только к рассвету я заставила-таки Эрика уйти.

– Слушай, Эр… всё это, конечно, прекрасно и… спасибо тебе… за всё… и… особенно за любовь.

– Ты что… смеёшься сейчас? – он стал сразу серьёзным, и глаза медленно потемнели.

– Нет, Эр… послушай…

Я была смущена и растеряна теперь, потому что никак не готовилась к такому разговору, не ожидая, что вообще придётся говорить, что всё, что произошло этой ночью, может когда-то случиться, мне казалось в своём разочаровании и обиде на меня, Эрик давно уже не думает о том, чтобы быть со мной. Тем более только в последние десятилетия он заговорил о том, что ему не нравится в современном мире, и возвращался на Байкал быстро, а не как всегда прежде, прожив с очередной женой очередную жизнь. Поэтому я не ожидала и не предполагала, что мне надо будет найти слова, чтобы он понял и не держал на меня сердца… хотя как тут понять… Ничего он не поймёт. Не надо было позволять, теперь поздно.

– Мы не будем жить вместе, – сказала я, чтобы не говорить лишних слов.

Эрик, успевший надеть штаны и рубашку, сел на край постели, в изножии.

– Это из-за него? – глухо спросил он, не оборачиваясь, рубашка всё ещё была не застёгнута, белая, даже белоснежная рубашка, он был одним из немногих, кто всегда неизменно носил рубашки, предпочитая футболкам и майкам, но ему идёт всё, по сию пору не было человека, обладающего большей мужественной красотой, чем он.

«Из-за него», Эрик, ты хотя бы не начинай, Рыба мне все уши прожужжала Арием, будто я за сотни лет стала деревянной и не чувствую ничего. А она словно и не понимает, что нельзя, нельзя ничего менять, нельзя нам выходить из сложившегося status quo, потому что вот он закачался, и Эрик тёмно-синими глазами, бледнея, смотрит на меня…

– Нет… Причём здесь он? – выдохнула я.

И тогда Эрик поднялся, усмехаясь, и стал неторопливо застёгивать рубашку, пуговица за пуговицей… Что-то было в этом странно знакомое, что-то словно из давних, едва ли не потусторонних воспоминаний, когда я видела, как эта же грудь и живот медленно скрывались под рубашкой… другая рубашка была тогда, богато вышитая шелком, и сам Эрик был тогда не Эрик, он был… нет, имени не вспомнить… и в том воспоминании столько… страха, боли и даже ужаса непоправимости… откуда оно?.. Но я быстро поняла, Кто навеял мне этот морок…

– Причём? – немного скривив рот, произнёс Эрик. – Очевидно, что при всём… Знаешь, что самое удивительное? Ты даже не переспросила, из-за кого «из-за него», ни мига сомнения… меня ты взять не хочешь, потому что есть только он, да? Но… я не ревную, ни к нему, ни к Вану, это Ар сходит с ума, что именно ваш с Ваном сын стал великим победителем. Да что победителем… что вообще у тебя только с Ваном родился и вырос сын. Хотя ему самому, по-моему, вообще плевать на детей… Но… не в этом дело, Яй… вообще ни в чём, кроме одного: я тебя люблю и хочу быть с тобой.