С этими словами он прыгнул в Царь-море или как сам назвал его, в океан. А я осталась смотреть на медленные дышащие волны, чувствуя, как свежий и плотный морской ветер холодит мне кожу. А ведь давно не чувствовала я ни ветра, ни запахов, ничего…

Ко мне подошёл высокий длинноносый человек с рыжей бородой, но самой благородной наружности и с поклоном спросил:

– Прикажешь отправляться, царица?

– Не зови меня так, – поморщилась я, ничего хуже не было, чем когда прозывали меня царицей.

– Как прикажешь, госпожа Аяя, – с почтительным поклоном ответствовал капитан, а думаю, это был именно капитан.

– Как звать тебя? – спросила я.

– Гумир, госпожа.

– Хорошо, Гумир, отправляемся. На родину Орсега, в Финикию.

Гумир улыбнулся:

– То и моя родина, госпожа.

– И семья есть?

– Конечно, жена, сыновья взрослые. Один на этом корабле со мною ходит, мой помощник над матросами – Силен.

– Стало быть, ты счастливый человек, Гумир?

– В чём считать счастье, госпожа, в имениях или желаниях. По имениям я вполне счастлив, а вот желание ты моё выполнила – домой идти. Так что да, я счастливый.

– Что же такое горе, по-твоему?

– Горе, когда желаний нет.

У меня желание было и преогромное: ужасно хотелось вцепиться этому подводному пройдохе в горло, да в скулу врезать. Прямо кулаки зачесались. И не казался он мне таким уж добрым и честным как Аяе. Ишь ты, явился со своими дарами, наготой прекрасной, даже шрамы на нём красивы, чтобы он провалился в самые глубокие омуты в своих морях! Сватать Аяю, да ещё с таким подходом, какой любой женщине льстит и нравится, ишь какой мастер, этих жён у него, небось, полный садок!

Это именно я и сказал Аяе, когда мы отошли уже достаточно от берега, когда нас с Рыбой тоже устроили в великолепных покоях, каждому не токмо ложе, но и целый сонм прислужниц оказался положен. И яства на столах, и вино диковинное, и убранство, каких я вообще никогда прежде не видел, как и обхождения. Рабы и рабыни в шатре у Гайнера тоже были подобострастны, но эти рабыни ещё и на редкость хороши собой, а к ночи оказалось, что готовы с радостью исполнять все до единого мои желания, не гнушаясь и не ломаясь.

На мои слова, сказанные с плохо скрытым кипением в голосе, она, убранная, как и мы с Рыбой, в прекрасные одежды изысканных тканей, вышивок, с волосами, перевитыми великолепными украшениями, с драгоценными камнями, и золотыми нитями. Куда там до прежней, спавшей на общей кошме рядом со мной и Рыбой и одетой в самую простую посконь. Теперь и не узнать бы её было, как совсем не узнать Рыбу, отмывшую многолетнюю грязь, и нарядную теперь как настоящая госпожа, но Аяя и на фоне этого великолепия выступала ещё только ярче невероятной басой своей. Она обернулась на мои слова и сказала, улыбнувшись:

– А подарки его принял, в красивое платье оделся, Дамэ, не отказался. Что же злишься?

– Што злюся? Так может ты и на ночь позвала его? Проверить, каков жених-от, царь подводный?

Аяя перестала улыбаться, выпрямилась, бледнея, и произнесла сквозь зубы:

– А вот это не твоё дело, драгоценный названный брат мой! Не смей никогда мне ревнивых слов говорить, не то тот же час приму Орсега в мужья и жить к нему на дно морское отправлюсь, подальше от людского мира, от злости и скверны вашей!

– Нашей… – я отступил, стушевавшись. И добавил глухо: – Моя скверна, што ли? Точно я человек…

Аяя смягчилась тут же, тронула за руку меня и произнесла:

– Прости, Дамэ, но… Потому только и остались мы вместе, что ты мне согласился братом быть. Не переходи за это, не мучь всеми отжившими во мне глупостями. Нет ничего внутри меня, чем я могла бы ответить на любовь или страсть, и не береди больше. Пообещай.