Красноярский казачий дивизион, в котором подъесаул Михаил Михайлович Каргополов в свои тридцать три года уже командовал сотенным боевым составом, в то время квартировался в Покровской слободе на улице Желябова недалеко от Кладбищенской церкви в новых каменных специально отстроенных для него казармах взамен старых деревянных построек, что располагались в центре города на Благовещенской улице.

Как только Михаил въехал в казарменный двор и слез с коня, как к нему тут же подбежал младший урядник: «Ваше благородие! Командующий просил вас срочно к себе!»

– Раз просил, то иду, – спокойно отреагировал подъесаул, догадываясь, о чем пойдет речь у начальства. – Сейчас рапортом моим будет громко махать, – пробубнил он себе под нос и направился в штаб.

Действительно, не успел Каргополов войти в кабинет, как вместо приветствия получил сразу выговор сидящего за широким деревянным столом командующего казачьим дивизионом Александра Александровича Могилева:

– Доколе, подъесаул Каргополов, мне терпеть ваши нарушения приказов министерства!

– Прошу разъяснить суть обвинения! – вытянулся в стойку ответчик.

– Издеваешься?! – прошипел, гневно вращая зрачками, командующий, слывший человеком резким, но справедливым. – Всё героем рвешься быть поперек начальства! На войну ему надо! Сколько раз с тобой это обсуждали?!

– Так отправьте меня на фронт, и дело с концом! – отчеканил ответчик.

– Вот прав твой отец: твердолобый и есть! Никого не слушаешь, своё трындыришь! – воскликнул обреченно Могилев. – Весь дивизион в немилости из-за твоей гордыни патриотической!

– Разве плохо казаку быть патриотом?! – эмоционально отреагировал Михаил. – Вы же нас, Сан Саныч, с отцом сами учили с малолетства родину любить!

– Так и люби на своём месте, куда начальством поставлен! Зачем сам дергаешься и своих бойцов в смуту вгоняешь?!

Выплеснув давившее грудь негодование, Могилев немного успокоился, вышел из-за стола, развернул стул, стоящий рядом, и жестом пригласил подчиненного присесть. Затем, шагая по кабинету, уже спокойнее продолжил:

– Ну, уймись, Миша! Себя погубишь, семью! Ты детей чужих зачем в семью брал?! Чтобы второй раз сиротами оставить?! Или, думаешь, Наталья сама справится?!

– Если бы не это обстоятельство, я бы еще в начале войны сбежал добровольцем, как другие! – не сдавался подъесаул. – Но сейчас-то дети уж привыкли на новом месте, да и родители мои Наталью поддержат… – сыпал он аргументы в свою защиту.

– Если у нас все казаки убегут на фронт «охотниками», кто на родине за порядком следить будет?! – негодовал Могилёв. – Мы с тобой народ служивый, подневольный. есть приказ стоять дивизиону в городе – выполняй! Кончились поблажки в министерстве! В Иркутске четко дали понять: еще одна такая бумажка, и придется гнать тебя в шею из дивизиона за нарушение воинской дисциплины и порядка! А вместе с тобой и меня выпнут!

– Вы-то причем? – грустно усмехнулся ответчик.

– Рыба с головы гниет – слышал такое? Для министерства мы с тобой плохие командиры получаемся, раз у нас вместо выполнения должностных обязанностей провокации в строю!

– Да нет у нас никаких провокаций! – не сдавался Каргополов. – Отправили бы меня на фронт еще прошлой весной с официальным пополнением, не было бы сейчас никаких бумажек!

– Как же нет?! Кого не спроси из твоей сотни: мы за командиром на фронт! Кому охота перед начальством трусливым мещанином слыть?! – бросив взгляд исподлобья, усмехнулся Могилев и снова расположился в кресле за рабочим столом. – Закончим разговор на этом. Надеюсь, Михаил, ты меня наконец-то понял: у каждого своё место и служба! Я, конечно, твоему отцу обещал держать в узде твою молодую горячность, чтобы беды не вышло, но мне и о других казаках положено думать, а тебе пора самому отвечать за свои поступки! Свободен!