– Так, часовой Романов, почему заставляете целого полковника ждать позади лейтенанта?

– Товарищ полковник, статья 177 Устава гарнизонной и караульной службы гласит: «В условиях плохой видимости, когда с расстояния, указанного в табеле постам, нельзя рассмотреть приближающихся к посту или к запретной границе, часовой останавливает их окриком “Стой, кто идёт?”. Когда на окрик часового последует ответ “Идёт начальник караула”, часовой приказывает: “Начальник караула, ко мне, остальные – на месте”; если необходимо, часовой требует, чтобы приближающийся к нему осветил свое лицо. Убедившись, что назвавшийся действительно является начальником караула, часовой допускает к себе всех прибывших лиц».

– Так, неплохо… А если придётся вступить в рукопашную схватку?

– При необходимости вступить в рукопашную схватку для защиты себя или охраняемого объекта часовой должен смело действовать штыком или прикладом.

– Молодей! Объявляю благодарность от своего имени!

– Служу Советскому Союзу! – здесь Ромка вытянулся ещё больше, хотя и до этого стоял по стойке смирно.

После этого проверяющие ушли. И у него отлегло от сердца – они не заметили грубейшее нарушение устава. Что могло быть в противном случае, даже не хотелось думать… Он пообещал себе больше так не рисковать. Даже ради ленинской мудрости.

Всё-таки есть – не может не быть – в жизни удача! Но сначала ничто не предвещало ничего хорошего. Их просто в очередной раз после занятий послали на работы. И если большинство привычно отправилось чистить плац перед казармой, утюжить и ровнять снег, который при этом продолжал идти, то Ромку и ещё троих курсантов старшина выдернул из строя и направил на разгрузку машины в магазин военторга на территории части. И в этом тоже не было ничего необычного – хорошо, что не на разгрузку угля. Но вот на заднем дворе магазина их ждал сюрприз так сюрприз. Кузов машины был доверху забит ящиками с мандаринами. Они не видели ни фруктов, ни овощей больше двух месяцев, со дня призыва. А, видимо, молодой, растущий организм всё-таки испытывает в них настоящую потребность. От мандаринового аромата кружилась голова. Сначала они молча и сосредоточенно таскали ящики. Потом Ромка заметил, как один из курсантов притормозил в полутёмном коридоре, быстро схватил мандарин из ящика, который нёс, и не чистя, в два укуса проглотил. Сам Ромка ни разу в жизни ничего не украл. И тут в его душе поднялась целая буря. Не успел он прийти к внутреннему консенсусу, как во время следующей ходки второй курсант так же быстро и воровато сожрал мандарин. Дальше Ромку не пришлось упрашивать, он жадно схватил оранжевый шарик, крупно откусил, тут же засунул в рот оставшуюся половину и судорожно начал жевать, перемалывая молодыми, крепкими зубами и горьковатую корку, и сочную, брызжущую мякоть. Кстати, это оказалось непросто, даже самый маленький фрукте трудом помещался во рту целиком. Но разве такие мелочи могут остановить вечно голодного солдата-первогодка Советской Армии? Когда, толком не разжевав, проглотил терпко-сладкую кашицу, стало очень хорошо – и в желудке, и на душе. Угрызений совести – никаких. Только очень захотелось ещё. Интересно, а ящики взвешивают? Оказалось, что нет. За ними не надзирали, не взвешивали и не считали. Они заполнили ящиками небольшую подсобку и, не зная, куда складывать дальше, присели в коридоре на корточках. У каждого в объёмистом солдатском кармане было по нескольку мандаринов. Теперь уже не спеша они их чистили и ели, складывая корки обратно в карман. В коридоре было тепло, витамины вкупе с глюкозой заметно насыщали организм и поднимали настроение, а впереди маячил ещё как минимум час халявы. Вот оно, армейское счастье, пока остальные мёрзнут на плацу. Снег, наверное, уже убрали, но теперь, скорее всего, Осокин зарядил Омельчука отрабатывать с батареей строевую подготовку. Или ещё хуже: разбились повзводно и замки лично контролируют индивидуальные «подход-отход». А что им, замкам? У них шерстяное бельё под гимнастёркой и шерстяные же носки в сапогах, а не тонкие полоски портянок, многократно севшие и свалявшиеся после многочисленных стирок, давно переставшие быть байковыми, но скорее напоминающие носовые платки. И вот весь взвод стоит на морозе перед казармой и смотрит, как каждый по очереди ходит строевым шагом и выполняет повороты на девяносто или сто восемьдесят градусов. Стоит и мёрзнет совершенно бессмысленно. А они сидят здесь в тепле и жрут мандарины. И сожрали уже – не счесть. Вот это и есть солдатское счастье! А не то, что в кино показывают. Да, кстати, про кино. Его привозят раз в неделю, по воскресеньям, и показывают в клубе перед ужином. В основном про войну. И теперь он совсем другими глазами смотрит эти фильмы. Гораздо лучше понимая, каково оно – быть на войне. И, понимая это, понимает, что они здесь – в санатории. И ныть нет никаких оснований. Кстати, многим приходится гораздо хуже, вон друг и одноклассник Женька пишет… Пользуясь теплом и бездельем, он достал из нагрудного кармана письмо с обратным адресом – Приморский край, Шкотовский район, п/о Петровка, в/ч 60098 «У»: