– Павел Петрович, – обратилась она к нему, – нужна ваша помощь.

Оказалось, что ее прислуга, старая армянка, случайно услышала, что несколько местных татар, оставшихся в крепости, вошли в тайный сговор с персами и задумали открыть перед ними крепостные ворота.

Болдин задумался. Речь идет, по-видимому, об Эриванских воротах, тех самых, в которые уткнулись наши фуражиры, выходившие для сбора урожая 1 августа. Эти ворота тогда спешно разблокировали, да так толком и не заложили, чтобы иметь запасный вход на крайний случай. Но когда их могут открыть? Враг хитер, вести оттуда приходят разные, не станешь же после каждого шепотка играть тревогу.

– А кто из наших татар в сем деле замешан?

Антонина пожала плечами.

– Точно сказать не могу, хотя догадать несложно, их в крепости осталось мало. Наверняка замешан Азям – парень молодой, бедовый, отца его изгнали, а он остался за домом следить. Ну, и его приятели, должно быть, тоже…

Болдин подумал и сказал:

– Тревогу поднимать не станем, попробуем сами разобраться, но дополнительный пост у ворот на всякий случай выставлю. Пока же пройду к воротам сам.

– И я с вами, – вызвалась девушка.

Ночь стояла тихая, воздух был прозрачен, с неба свешивались большие яркие звезды. Здесь, на вершине мироздания, можно по-настоящему ощутить бесконечность мира и жалкую сущность повседневного бытия. Павел хотел было выразить свои ощущения, но вдруг почувствовал, что любые слова покажутся мелкими и ничтожными, потому молчал. Девушка тоже не решалась нарушить тишину ночи. Так двигались они совершенно бесшумно и наконец приблизились к Эриванским воротам. На первый взгляд тут было все спокойно, недалеко прохаживались часовые.

– Мне вообще-то не везет на поиски, – прервал Болдин затянувшееся молчание, – еще с учебы в кадетском корпусе повелось: ежели какая игра, ну там в сыщики, прятки или разбойники, моя сторона обязательно проигрывает. Меня под конец уже никуда брать не стали, так и называли: плюк. Это значит полный неудачник, за что бы ни взялся, плюк, он и есть плюк.

Антонина посмотрела в его сторону и усмехнулась:

– Вы уж не наговаривайте на себя, Павел Петрович. Думаете, не вижу, как вы везде поглядывайте да все разглядываете? То и дело на вас натыкаюсь…

– Это не я, а должность моя, от вас тоже, гляжу, не скрыться.

– Это не я, а должность моя… – засмеялась Антонина, – я у батюшки навроде старшего адъютанта. Едва проснется, спрашивает: нынче кто в караул идет, кто на какие работы наряжен, кто куда выступает, вот я ему про весь разнаряд и рассказываю. Иногда случается напоминать, где обещал быть и с кем переговорить, вы же мужчины бываете такими бестолковыми, удивляюсь, как вам важные дела доверяют.

Павел решительно вступился за сильную половину человечества:

– Воображаю, что было бы при вашем женском руководстве.

– Не скажите, – живо отозвалась девушка, – еще совсем недавно всем государством руководили и справлялись не хуже вашего. Батюшка вспоминает, что тогда, при Екатерине Алексеевне, порядок был получше теперешнего. Может быть, новый государь дело выправит. – Она помолчала и спросила: – Вам доводилось его видеть?

– Как же, – приосанился Павел, – говорил, как сейчас с вами.

– Ну и как он?

– Строг, порядок любит, справедливость…

Слова прозвучали не очень убедительно, как-то казенно, и Павел решил уточнить:

– Мне по прежней столичной службе приходилось частенько в гарнизонные караулы ходить: в Петропавловскую крепость, на гауптвахту, гарнизонные склады, ну и прочее. Однажды заступили в караул при гарнизонной гауптвахте. Туда как раз пересыльных пригнали, и надо ж такому случиться, что в нее Николай Павлович пожаловал, он тогда еще в великих князьях пребывал. Ну, все как обычно: велел построить арестантов и стал спрашивать, кто за что сидит. Каждый, понятно, вину свою умаляет: один говорит по подозрению в поджоге, другой по подозрению в грабеже, третий по подозрению в убийстве – все вроде как зазря. Лишь один старик повинился: за дело, говорит, батюшка великий князь, во хмелю по пьяному делу убил приятеля – хватил его в висок, силы своей не соразмерив. А и славный был человек, хотя подлец, конечно, немалый. Но дело не в этом, а в том, что осиротил я его семью и греха этого не отмолить мне вовеки. Николай Павлович задал ему еще несколько вопросов и, узнав, что тот имеет на родине жену и детей, сказал так: «Здесь, как вижу, все невинные, преступник же один – вот он, и чтоб не портил он более сих честных людей, взять его из острога и отправить на родину к своему семейству». Вот какому делу я был доподлинный свидетель, – заключил Павел.