В Якутске был уже новый губернатор. Барон Крафт уехал в Западную Европу к жене на какой-то курорт, который с началом войны перешел в руки противника. Барон оказался в плену и вскоре умер. Новый губернатор принял меня очень хорошо и удовлетворил мою просьбу о возвращении домой в Томск за казенный счет. Он даже предложил провожатого для охраны моей персоны.

Побег вполне удался, но на сердце было тяжело. Перед глазами вставал Яша, снедаемый горем, отчаянно ищущий, зовущий меня. Совесть взывала к ответу. Хорошо ли, справедливо ли было оставлять Яшу одного в богом забытой Амге? Разве не клялась я ему в вечной преданности? Не мой ли прямой долг оставаться с ним до конца? Так, может быть, вернуться к нему и оставить эту дикую выдумку – отправиться на войну?

Я колебалась. Но с другой стороны, разве не верно, что Яша стал заядлым картежником? Разве жизнь с ним не становилась для меня опасной? Быть верной Яше не значит погибнуть вместе с ним, а попытаться спасти его. Так говорил мне мой внутренний голос. И действительно, мысль спасти Яшу, вырвать его из той среды, в которой он погряз, полностью овладела моим воображением. Но можно ли сделать это иначе, чем, отличившись на войне, написать прошение царю в его защиту?

Так вновь и вновь мысли мои возвращались к войне. Я попросила знакомого написать от моего имени письмо Яше. Извинившись, что так неожиданно покидаю его, я сообщила о своем намерении отправиться в Томск, чтобы записаться в армию солдатом, уйти на фронт, проявить себя там, а потом обратиться к царю с прошением о помиловании, дабы государь позволил нам вернуться к мирной жизни в Сретенске.

Таков был мой план, но Провидение не даровало мне мира и разрушило мои мечты. Я думала, что война продлится несколько месяцев, а она затянулась на несколько лет, погрузив Россию во мрак, заронив семена революции. Она несла людям смерть, голод и разрушение и в то же время давала жизнь росткам нового мирового порядка. В те штормовые годы Яша перестал интересовать меня, а потом я навсегда вычеркнула его из своей жизни. Но в ту памятную осень 1914 года, когда я в последний раз прощалась с холодным северным краем, садясь на баржу, чтобы ехать в Иркутск, а оттуда в Томск и далее на фронт, он все еще оставался в моем сердце.

Почти два месяца добиралась я домой из Якутска – водой, поездом и пешком. Война чувствовалась повсюду. Баржа на Лене была полна рекрутов. В Иркутске бросалось в глаза обилие людей в военной форме; по улицам то и дело маршировали направлявшиеся к вокзалу полки солдат, пробуждая в сердцах обывателей воинственный дух. Мой провожатый покинул меня сразу по прибытии, и пришлось самой обращаться к властям за содействием, чтобы продолжить путешествие.

Сердце громко стучало, когда я сошла с поезда в Томске. Целых шесть лет меня не было в этом городе. Слезы застилали взор, когда я шла по знакомым улицам. Вот здесь, в двухэтажном доме, впервые познала я непостоянство мужской любви. Это было десять лет назад, во время русско-японской войны, и мне тогда исполнилось пятнадцать. А вон в той маленькой, уже обветшавшей лавочке, где и сейчас вижу склонившуюся за конторкой фигуру Настасьи Леонтьевны, я провела пять лет отрочества, обслуживая покупателей, моя полы, стирая и латая одежду. Но следует признать, что это долгое ученичество под суровым надзором Настасьи Леонтьевны пошло мне на пользу, помогая в последующие годы. А вот и труба, над которой вьется дымок. Это тот самый дом, в котором около восьми лет назад началась моя замужняя жизнь и где я в полной мере испытала жестокость мужского нрава. И вот, наконец, подвальный этаж, где мои отец и мать прожили семнадцать лет.