Мой племянник Джордж, грубоватый, душевный и добродушный парень, жил холостяком, увлекался охотой, ловлей рыбы и часто объезжал свое маленькое имение с хозяйским выражением лица. Раз в год он ездил в Дублин, чтобы показаться в Замке, но в остальном его светская жизнь сводилась к посещениям Кашельмары во время моих приездов и редких обедов с другими сквайрами, жившими на берегу Лох-Маска. Я всегда расстраивался оттого, что мой брат Дэвид вырастил такого никудышного сына. Впрочем, чувствовал и собственную несправедливость по отношению к Джорджу, который, невзирая на все свои недостатки, был вполне достойным племянником.

– Мой дорогой дядюшка! – изумленно проговорил он, поспешив встретить меня, как только я остановил своего скакуна перед его дверями. – Слава богу, что вы приехали.

– Патрик у тебя?

– Да… и этот дерзкий щенок Странахан. Бог мой, дядюшка, если бы вы не приехали, клянусь, я бы вышвырнул его из дома. Всякому терпению в конечном счете есть предел…

– Джордж, я чертовски устал. У тебя есть конюх, чтобы взял мою лошадь?

– Да-да, конечно, дядюшка. Простите. Питер! Возьми лошадь лорда де Салиса! Заходите, дядюшка, присаживайтесь, отдохните…

Мне удалось вытянуть из него стакан бренди, и, почувствовав себя лучше, я сказал ему, что хочу увидеть Патрика наедине. Сыну понадобилось десять минут, чтобы набраться мужества и прокрасться в комнату. Выглядел Патрик бледно, и я даже рот не успел открыть, чтобы выбранить его, как он начал плакать.

– Бога ради, Патрик, возьми себя в руки, не веди себя как младенец в пеленках! – Я был более резок, чем следовало, но ничто не могло вывести меня из себя сильнее, чем эта готовность лить слезы. – Мы начнем с самого начала, – сказал я, с трудом сдерживая себя и говоря спокойным голосом. – Почему ты убежал из школы?

– Я ее ненавижу, – проговорил он, рыдая еще сильнее. – Я пытался ее полюбить, но у меня не получилось.

– Почему?

– Она как тюрьма. Я не понимаю, зачем меня нужно запирать в таком месте. Я не сделал ничего плохого.

Я проигнорировал его неуклюжую попытку вызвать жалость к себе.

– У тебя были трудности с уроками?

– Я не понимаю латыни и греческого. Я старался, но я ничего не понимаю.

Новые рыдания.

– Ты подружился с кем-нибудь из ребят?

– Никому из них не нравится то, что нравится мне.

Его слова меня ничуть не удивили – я знал его склонность к работе руками и другие низменные интересы.

– Наверное, кто-то из них проявлял к тебе недоброжелательность, – продолжал я, стараясь не показывать своей неприязни. – Но, Патрик, ты должен научиться защищать себя и стоять на собственных ногах! Я думаю, школа поначалу жесткое место, но…

– Ты и представить себе не можешь! – воскликнул он, явно слишком расстроенный, чтобы заметить, как грубо обрывает меня на полуслове. – Ты никогда не учился в школе. Не знаешь, что там творится!

– Единственная причина, почему я не учился в школе, состоит в том, что, когда я был в твоем возрасте, частные школы имели дурную репутацию и патронировали их исключительно представители средних классов. Но за последние тридцать лет система образования улучшилась, и поскольку я верю, что нужно идти в ногу со временем…

– Я туда не вернусь! Никогда!

– Это верно, они тебя не возьмут. – Я пытался не впасть в отчаяние, жалел, что усталость переполняет меня, и недоумевал, что мне, черт побери, делать с ним дальше. – Поскольку, как мне представляется, сейчас обсуждать проблемы твоего образования бессмысленно, – продолжил я ровным голосом, наливая себе еще бренди, – давай вернемся к предмету твоей внешкольной деятельности. Чья это была идея – отправиться в Ирландию?