Я с облегчением покинул Вашингтон. Не то чтобы мне не понравился город. Напротив, его величественный замысел производил сильное впечатление. Но американские политики в сравнении с английскими представляют собой грубую толпу, а политический климат в то время установился такой напряженный, что атмосфера в столице была изматывающей в той же мере, что и несносной.

Маисовые поля Огайо оказались идеальным противоядием. Благодаря заботам правительства я остановился на большой ферме близ Цинциннати; не существует какого-то федерального министерства, которое занималось бы исключительно сельским хозяйством, но Патентное ведомство – а оно здесь занимается в том числе и вопросами сельского хозяйства – в своем рекомендательном письме было весьма убедительным, и мой хозяин в Огайо очень тепло принял меня. Американское гостеприимство не сравнимо ни с каким другим, и я с удовольствием провел время на ферме, тем более что перед этим мне нередко приходилось сталкиваться с антибританскими настроениями. Только вот мутантная разновидность маиса меня разочаровала. Я пришел к мрачному выводу, что этот вид не подходит для выращивания в Ирландии. Надиктовав несколько соображений по этому поводу, я отправился в Висконсин ознакомиться с клубнекопателем мистера Эпплби.

В Огайо стояла невыносимая жара, Висконсин встретил меня относительной прохладой, и я, остановившись в небольшом отеле, поздравил себя с тем, что получаю представление о жизни на фронтире в огромных пространствах того, что называется «настоящая Америка».

Озера и сосновые леса поблизости источали скандинавский аромат, и я подумал о том, что здесь очень понравилось бы Элеоноре. Мы с ней когда-то много путешествовали, бывали и в Америке, но во время нашей поездки по стране не видели ничего и близко похожего на Висконсин.

Клубнекопатель мистера Эпплби, как и большинство изобретений, оказался блестящим, но непрактичным, и я подозревал, что пройдет много лет, прежде чем он будет продаваться дешево в промышленных масштабах. Но достижения мальчика (ему было всего восемнадцать) привели меня в восторг, и я обещал прислать ему мой доклад Королевскому сельскохозяйственному обществу. На этом деловая часть моего путешествия завершилась, и я по Великим озерам отправился пароходом на восток, а потом, после короткого, но утомительного путешествия по суше, сел на другой пароход, на котором по реке Гудзон добрался до Нью-Йорка.

К моему огорчению, на Манхэттене стояло пекло, как в духовке. В особняке на Пятой авеню жена Фрэнсиса Амелия готовилась к переезду семьи в их загородный дом в Гудзон-Вэлли, и, хотя меня пригласили присоединиться к ним, я не собирался задерживаться. Извинившись самым вежливым образом, я распорядился, чтобы мой секретарь заказал билеты на пароход на следующей неделе, и, когда вопрос с моим отъездом был улажен, смог обратить внимание на Маргарет.

Она показала себя девицей рассудительной – ни Фрэнсис, ни Бланш не дали мне ни малейших оснований подозревать, что она сообщила им какие-либо подробности нашего разговора. И я, убедившись в этом, принял решение. Мне никак не удавалось застать ее в одиночестве – Фрэнсис или Бланш постоянно вертелась рядом, – но в один прекрасный день, когда Фрэнсис уехал на Уолл-стрит, а Бланш отправилась страдать на очередной музыкальный урок, я по договоренности встретился с Маргарет в маленькой китайской комнате, где она в одиночестве играла в шахматы.

– Я так рада, что вы предоставили мне еще одну возможность сразиться с вами, – сказала девушка, улыбаясь мне. – Думала, у вас до отъезда будет слишком много дел и времени на партию не останется.